Читать книгу - "Одиссея Гомера - Гвен Купер"

Только что здесь ты сидел стариком в неопрятных лохмотьях,

Нынче ж похож на богов, владеющих небом широким!

Гомер. Одиссея

Луч света летит со скоростью сто восемьдесят шесть тысяч миль в секунду, но, когда попадает в хрусталик глаза, скорость его движения замедляется примерно на две третьих. Не будь этого, мы обладали бы только частичной способностью к зрению, различая лишь свет и тьму. Именно это торможение позволяет нашему мозгу обрабатывать полученную информацию и транслировать то, что открывает свет. Но мозг наш идет еще дальше: благодаря логике он сглаживает искривления и заполняет случайные пробелы, которые появляются в поле нашего зрения. Вот почему, например, предмет, который движется слишком быстро, видится нам расплывчатым пятном. На самом-то деле этот предмет никакое не пятно; эти расплывчатые очертания — всего лишь способ, с помощью которого наш мозг создает порядок там, где в противном случае возникла бы неразбериха.

Главное тут, думаю, в следующем: то, что, как нам кажется, мы видим, не есть в точности то, чем оно является в объективной действительности, существующей вне наших голов. Или, если выразиться проще, вещи не всегда есть то, чем они представляются.

После ночного происшествия я бродила в каком-то пришибленном состоянии. («Я могла умереть, — без конца талдычила я. — Меня могли изнасиловать и зверски убить! Я могла умереть!») Все представлялось ненормальным. Музыка казалась какофонией; солнечный свет раздражал чрезмерной яркостью, царапал, словно наждаком. А от жути, которая таилась в тишине и темноте, у меня перехватывало горло. Привычные вещи действовали на нервы, притворяясь обыкновенными, в то время как, само собой, ничто нельзя считать тем, чем оно кажется. Мой дом не был надежной гаванью, как это пристало дому, и под поверхностью скрывались неведомые ужасы.

К своему обычному бодрому состоянию Гомер вернулся намного раньше меня. Уже к утру — когда появился красный глаз солнца, красный, как мои глаза (я больше не ложилась, ожидая дачи показаний), — его отношение к происшествию было вроде: «Странный инцидент, верно? Давай поиграем в “Апорт!”». Словно поразительное внезапное превращение его в свирепого заступника было всего лишь обманом зрения. Неожиданно для себя я принялась звонить всем знакомым и рассказывать им, что совершил Гомер. Причем звонила я не столько затем, чтобы прихвастнуть (хотя хвастовства, ясное дело, в данном случае, конечно же, не избежать), сколько потому, что чувствовала необходимость закрепить в памяти то, что удержать в ней было трудно, учитывая довольное спокойствие Гомера всего лишь через каких-то пять часов.

Большинство из тех, кто держит дома животных, рано или поздно приходят к мысли, что мы знаем о них все; что почти наверняка сможем предсказать, что наши любимцы станут делать и как будут реагировать в той или иной ситуации. Мой отец превосходно выгуливал некоторых из наших собак без поводка, объясняя это тем, что «Типпи обязательно остановится, если я скажу ей “Фу!”» или что «Пенни всегда выполняет команду “Рядом!”».

Но мой отец, который понимал животных лучше всех, говорил, что домашний любимец — это прежде всего животное, а когда имеешь дело с животными, то тут — как и с людьми — всегда есть место такому, что предсказать нельзя.

Прежде мне казалось, что я знаю Гомера, точно так же, как отец знал наших собак. Если Гомер крутился возле пустой жестяной банки из-под тунца — обнюхивая ее, переворачивая вверх дном, роясь внутри банки с разочарованным видом, — я бы пояснила наблюдателю: «Он не понимает, как оно может так сильно пахнуть тунцом и не быть тунцом». Каждую ночь Гомер спал со мной, засыпая тогда же, когда и я, и спал ровно столько же, сколько и я — но это еще не все. Когда я ела, Гомер бежал к своей миске. Когда я была в особенно хорошем настроении, Гомер уморительно носился по квартире, а его кувырки и прыжки были физическим проявлением того, что чувствовала я. Когда же мне было грустно, то Гомер сворачивался плотным клубочком у меня на коленях, и вывести его из уныния не могли ни любимая игрушка, ни новая банка с тунцом. А когда я переходила из комнаты в комнату, Гомер мог шествовать передо мной, мог бежать вприпрыжку сзади или сновать между ногами. Но ритм наших шагов настолько идеально согласовывался, что ни один из нас ни разу не сбился с шагу, не споткнулся, не зацепил другого. Я могла зайти в темный коридор, когда у моих ног метался Гомер, но и тогда, когда я не могла его видеть, я ни разу не споткнулась об него.

Однако Гомер был так же очевидно способен на поступки — смелые, необычные, героические поступки, — чего никто из нас не смог предвидеть, когда я впервые взяла его, беспомощного слепого котенка, и чего я не могла предвидеть даже сейчас, после того как он прожил у меня три года. Я им гордилась. И как же я могла не гордиться им? Я всегда настаивала на том, что Гомер такой же обычный кот, как и любой другой. Но это было совсем другое. Чтобы считать его героем, а не слепым или даже обычным, требовалось некоторое переосмысление.

Моя замужняя подруга в канун моей свадьбы годы спустя говорила мне: «Никогда не забывай — каждую ночь ты все еще ложишься спать с чужим человеком». Хотя к тому моменту мне это было уже известно. Это было вторым важным уроком о взрослых отношениях, который преподал мне Гомер.

Того человека, который влез в мою квартиру, так и не поймали, хотя полиция возбудила уголовное дело и я ходила в Департамент полиции Майами-бич, чтобы посмотреть там большущий альбом фотографий оперативного отдела. На паре снимков я видела лица, которые смахивали на физиономию моего ночного грабителя, но я побоялась указать на кого-либо из них. Всякий раз, когда я вспоминаю ту ночь, единственное, что я мысленно вижу — это Гомер. И потому не было никакой вероятности, что в суде под присягой я смогу о ком-то, на кого я бы указала в альбоме фотографий преступников или во время следственного опознания, заявить, что именно этот человек и был в моей квартире той ночью.

Все же прошли недели, прежде чем я смогла спокойно спать. Но если страх и оскорбленные чувства меня не покидали, то у Гомера они, очевидно, улетучились за ночь. В те длинные, бессонные ночи, когда при каждом малейшем звуке мои глаза открывались, Гомер спал рядом со мной безмятежно, словно младенец.