Читать книгу - "Зона интересов - Мартин Эмис"

– Что касается упомянутых им детей, ½ их, тех, что поздоровее, давно вывезли в Рейх и германизировали. Выходит, и тут игра не стоит свеч.

– Так эти солдаты, – сказал я, – они просто…

– Никаких осложнений. Похлебали супа, провели час-другой за писанием почтовых открыток, а когда пришло время, даже пели. Что-то такое патриотическое. И почти все вопили напоследок нечто вроде «Да здравствует Польша». Но и не более того.

– Да здравствует Польша. Смешно.

Прюфер, разминая шею, сказал:

– Ну и еще один конфуз едва не случился. Нам же нужно было переместить трупы до того, как их соседи по бараку вернутся с работы, крытые телеги у нас имелись, но с кровью мы, натурально, сделать ничего не могли. Не было времени. Вернувшиеся увидели ее. Возникло некоторое напряжение. Напряжение, мой Комендант. Мебиус считает, что нам, возможно, придется ликвидировать еще 1 их партию. Повторить все еще разок.

– Н-да. Как ваш брат, Прюфер?

– Который?

– Тот, что в Сталинграде. Фрайхерр? Нет. Ирмфрид.

Оставшись 1, я провел час в кресле у камина, баюкая на коленях бутылку и предаваясь самоанализу. Я занимаюсь (размышлял я) ликвидацией старух и мальчишек, между тем как другие солдаты демонстрируют блистательное мужество. И разумеется, я с завистливым преклонением думал об унтерштурмфюрере. Встать лицом к лицу с теми здоровенными поляками и со льдом в сердце сказать им: «Ihr weisst wie wir sind».

Вы знаете, на что мы способны.

Вот это и есть Национал-Социализм!

И заметьте, избавление от молодых и старых также требует от нас сильных сторон и достоинств, пусть и иных, – фанатизма, радикализма, суровости, неумолимости, жесткости, холодности, безжалостности и так далее. В конце концов (часто повторяю я себе), кто-то должен же это делать. Как всем известно, евреи, будь у них хотя бы ½ шанса, обошлись бы с нами точно так же. Они отличнейшим образом доказали это в ноябре 1918-го, когда наживались на войне, покупая по дешевке, а продавая…

…Я заставил себя подняться и пройти на кухню. Ханна стояла у стола, деревянными вилкой и ложкой выгребая из большой чаши зеленый салат и отправляя его в рот.

– Ну что же, – сказал я, тяжело вздохнув. – Пора на фронт. Главное совершается там. Я на ½ решил попросить о переводе. На восток. Именно там, пока мы с тобой разговариваем, Ханна, куется мировая история. И я хочу быть в гуще этого, нет? Мы вот-вот нанесем жидо-большевизму величайшее…

– Кому?

– Жидо-большевизму. На Волге. Мы нанесем жидо-большевизму величайшее во всей истории поражение. Ты слушала речь? Город практически в наших руках. Сталинград. На Волге, женщина. На Волге.

– Время еще раннее, – сказала она. – А ты уже опять напился.

– Ну да, возможно. Как возможно и… – Я протянул руку к банке с маринованным лучком. И, с силой прожевывая его, сказал: – Знаешь, дорогая, я тут подумал. Я подумал, что нам следует сделать то немногое, что в наших силах, для Алисы Зайссер. Она вернулась сюда. Как заключенная.

– Алиса Зайссер? Почему?

– Своего рода… своего рода… загадка. Пардон. Она арестована как неблагонадежный элемент.

– Что это значит?

– Все что угодно. Бродяжничество. Попрошайничество. Проституция, оборони Бог. Роптания. Педикюр.

– Педикюр? Что ж, да, вполне логично. В военное-то время. Такой удар по нашей нравственности. – Она полотенцем утерла рот, ее Gesicht^[46] исказилось. – Которая уже, как я слышала, приходит в упадок.

– Чушь! Кто это сказал?

– Норберта Уль. Которая слышала это от Дрого. А он от Сюзи Эркель. А та от Олбрихта… ну ладно. В чем состоит то немногое, что мы можем сделать для Алисы Зайссер?

Начать с того, что я предавался в лесах, окружавших нашу баварскую ферму (которую мы снимали у родителей жены), чрезвычайно лиричному, почти райскому флирту с разного рода пастушками, молочницами и конюшенными девушками (началось все это, когда Ханна была на 4-м месяце). Как часто я в кожаных шортах и вышитой рубахе перепрыгивал через овечью купальню и вбегал в дверь амбара ради пылкой встречи с моей новой возлюбленной, а она с любовным вскриком, игриво повиливая укрытой льняным холстом попкой, улепетывала на всех 4 в наше потаенное гнездышко под стогом сена! И сколько часов скоротали мы в идиллическом загоне позади стригальни – Гензель, сжимавший улыбчивыми губами травинку, зарываясь лицом в девичий подол своей полногрудой, румяной Гретель!

Затем, в 32-м, мы с Ханной перебрались, что было неизбежно, в Мюнхен – в город моих мечтаний и устремлений.

Ушли в прошлое отары, ручейки, табуреточки доильщиц, первоцвет, богородская трава, свирели сельских дев. Приезжая каждый день в окрестности Дахау (где началась моя серьезная карьера) и возглавляя семью из 4 человек, я все еще находил время для идейных, но в высшей степени чувствительных отношений с весьма утонченной дамой по имени Ксондра, ее служебная квартира находилась на Шиллерштрассе, неподалеку от Центрального вокзала. Совершенно неожиданно она вышла замуж за преуспевавшего владельца ломбарда из Ингольштадта, но я продолжал обзаводиться в том же квартале и другими подругами – особенно стоит отметить Пуччи, Бубу и златовласую Маргерит. Впрочем, все это было очень давно.

Здесь, в Кат-Зет, да еще и в военное время, я никогда и мыслью себя не тешил о каком-либо «ненадлежащем поведении», считая, что было бы совершенно не по-германски компрометировать себя связью с коллегой (наподобие Ильзы Грезе) или с супругой коллеги (Берлин это не позабавило бы). А иных соблазнов здесь почти не наблюдается, поскольку лишь очень немногие из женщин сохранили менструации, да и волосы тоже. Если тебе совсем уж приспичит, тогда… Заведение в Катовице слишком убого и грязно, а вот краковское – предприятие германское и не уступит по чистоте оперному театру. Впрочем, со времени приезда жены я и туда ни ногой. Ах, я был образцом, идеалом, мечтой…

Однако ныне ситуация изменилась. А играть в эти игры могут 2. Разве нет?

У нас в Кат-Зет действительно имеется свинарник (скромный придаток к нашей сельскохозяйственной станции). А Алиса Зайссер получила образование ветеринарной медсестры. Форму она носит такую же, как все подсобные работники из числа заключенных: белая холщовая куртка с намалеванной на спине красной чертой и брюки с такой же полоской. Оглядевшись по сторонам, я постучал в окно ее операционной, и Алиса выскочила наружу.

– О, спасибо вам, спасибо. Спасибо, что пришли. Всегда так приятно видеть вас, герр Комендант.

– Герр Комендант? Пауль, прошу вас, – сказал я и дружелюбно усмехнулся. – Пауль. Нет – я и на минуту не забывал о вас. Бедная Алиса. Вам, наверное, туго пришлось в Гамбурге. Вы, должно быть, сильно нуждались. С пенсией ничего не вышло?