Читать книгу - "Зона интересов - Мартин Эмис"

А потому в 06.28, занимая свое место на скамье за столом в подвале Бункера 3 (красный кирпич, окна отсутствуют), чувствовал я себя и вправду препогано. Кроме Прюфера, Мебиуса и меня присутствовали 2 агента Политического отдела и капитаны Дрого Уль и Борис Эльц. А также переводчик из Postzensurstelle^[45], которого Прюфер отпустил: поляки, сказал он, «заключенные тертые» и довольно прилично понимают немецкий язык… Выравнивая стопку своих бумаг, Мебиус невозмутимо сообщил мне, что осложнений он не предвидит. Уль принялся еле слышно напевать. Эльц закурил сигарету и подавил зевок. Я откинулся на спинку скамьи и принял вид удовлетворенный, хоть в животе у меня и бурлило с похмелья. Не стоило мне глотать в 05.05 «фанодром». Все, на что я устремлял взгляд, как-то расплывалось и рябило, точно перегретая батарея отопления.

Подвал начали заполнять поляки, построенные в колонну по 5 и ведомые 1 вооруженным конвоиром (ладно, таковым был старший сержант Палич, но 1 вооруженный конвоир?). Я едва поверил своим глазам. Эти заключенные имели сложение медведей и горилл, из-под их полосатой формы выпирали здоровенные мускулы, широкие загорелые физиономии лоснились от пота (у них даже обувь была настоящая!). Мало того, от них так и тянуло боевым духом – как от 1-классной бригады моторизованных войск (какая-то часть моей души внезапно воспылала желанием повести их в бой). Они входили и входили, их становилось все больше – 100, 200, 250, 300, – последним появился, будьте любезны, еще 1 небрежный солист, ненавидимый заключенными «бывший поляк» и наш давний сотрудник, староста лагеря Бруно Бродневич!

Мебиус нахмурился, покивал.

– Смирно! – скомандовал он, хлопнув ладонью по лежащей на столе папке. – Первым скажет несколько слов Комендант.

Для меня это было новостью. Я обвел подвал взглядом. У каждого из нас, офицеров, имелась кобура с «люгером», на плечах Палича и Бродневича висело, разумеется, по автомату. Однако я нисколько не сомневался: если этот батальон громил учует опасность – даже намек на нее, – никто из нас, германцев, живым отсюда не выйдет.

– Благодарю, унтерштурмфюрер, – сказал я и откашлялся. – Итак, солдаты, вам, несомненно, хочется узнать… Вам хочется узнать, почему этим утром вас разлучили с командами, в которых вы состоите. Да, работать вам сегодня не придется.

Негромкое признательное бормотание, я едва не зашел слишком далеко и не упомянул о 2-ном пайке (2-ной паек, если говорить со всей прямотой, выдал бы нас с головой).

– Поэтому вы сейчас получите завтрак и некоторое количество свободного времени. Вот и прекрасно. Причину вам объяснит унтерштурмфюрер Мебиус.

– Благодарю вас, штурмбаннфюрер. Теперь внимание. Вы поляки. Водить вас за нос я не собираюсь.

Вот тут я не смог удержаться от тонкой улыбки. Фриц Мебиус был гестаповцем до мозга костей. Смотри, слушай, сказал себе я, – сейчас последует хитроумная увертка. Он сыграет на них, как на лютне…

– Сегодня после полудня, скорее всего, около 5, – сказал он и посмотрел на свои часы, – все вы до 1 будете расстреляны.

Я ощутил во рту вкус рвоты (и может быть, даже вскрикнул)… Однако ответом Мебиусу было молчание – молчание 300 мужчин, которые перестали дышать.

– Да, именно так. Я говорю с вами как с солдатами, – громко продолжал он, – потому что вы и есть солдаты. В большинстве своем вы состоите в Армии Крайовой. И хотите знать, почему у вас не развязаны руки? Потому что вы не смогли убедить ваш Центр в том, что Кат-Зет – это его актив. Там полагают, что вы обратились в мешки с костями. Да и кто бы поверил, что в месте, подобном этому, существуют мужчины, подобные вам? Я и сам верю в это с трудом.

Унтерштурмфюрер заглянул в свою зеленую папку, гауптштурмфюрер Эльц завораживающе твердой рукой разлил по 7 стаканам содовую воду.

– Я содрогаюсь при мысли о том, что вы можете оказаться на свободе. Получив приказ из Варшавы, вы сровняете лагерь с землей, мы и моргнуть не успеем. Все кончено, солдаты. Вы отлично знаете, что произойдет, если сегодня днем вы попытаетесь взять над нами верх. Вчера я дал себе труд напомнить вам, что у нас имеются ваши адреса и приходские книги. Вы же не хотите, чтобы ваших матерей, отцов, дедов и бабок загоняли дубинками в скотские вагоны. Не хотите, чтобы ваши жены, дети, племянники и племянницы изжарились в крематориях. Давайте, попробуйте. Вы знаете, на что мы способны.

Молчание усугубилось. Мебиус прищелкнул языком и сказал:

– Все, что вам осталось, – умереть, как положено солдатам. А потому сохраняйте порядок. Вы показали нам, что такое гордость и храбрость поляков. И мы проявили к вам определенное германское уважение. О, помимо прочего, вы получите ваш последний ужин. 2-ю порцию теплой бурды. А теперь – пошли вон. Гауптштурмфюрер? Прошу вас.

Этим вечером, в 22.07, мне пришлось вылезти из постели и выслушать устный рапорт Прюфера. Из Бункера 3 я направился прямиком в лазарет, где профессор Зюльц вколол мне витамины и 2 кубика хлорпромазина, средства, предположительно, антирвотного, равно как и успокоительного. Оно, впрочем, не помешало мне блевать на всем пути из лазарета, и, ковыляя в сторону дома, я был уверен, что плюхнусь в грязь (о встрече дневного транспорта и речи идти не могло).

Теперь же я сказал Вольфраму Прюферу:

– Извините, что я в халате. Следуйте за мной. – Ладно, я поклялся, что некоторое время ни капли в рот не возьму, однако счел, что после такого дня Прюферу следует глотнуть немного, а не составить ему компанию – это было бы не по-мужски. – Ваше здоровье. Как все прошло?

– Довольно гладко, мой господин.

Часть польского контингента, собравшаяся во дворе Бункера 3, решила умереть, сражаясь (на баррикаде, быстро разрушенной), но остальных, 291 человека, расстреляли между 17.10 и 17.45 совершенно спокойно.

– Акция образцовая, – сообщил Прюфер без какого-либо выражения на его непроницаемом лице. – По-своему.

Я снова наполнил стаканы, и мы продолжили разговор, оставив, тем паче что час был поздний, обычные формальности. Я спросил:

– Вас не удивило, что Мебиус повел себя с такой… с такой неизысканной прямотой? Я ожидал, что он прибегнет к какой-то хитрости. Ну, вы понимаете, к своего рода обману.

– К обману он прибег вчера. Заявил полякам, что им следует преподать урок, и пригрозил взять их семьи, если они попытаются что-нибудь предпринять.

– Где же тут обман? Так мы обычно и поступаем, разве нет?

– Больше не поступаем. По-видимому, процедура была чрезмерно хлопотной, вот мы от нее и отказались. Поиски чьих-то родных обходятся слишком дорого. Их же, сами понимаете, давно выселили из домов, они разбрелись по стране. А кроме того…

Некоторое время он разглагольствовал о том, что в любом случае эти самые родные по большей части погибли – кто под бомбами и обстрелами, кто на виселице, кто от голода и холода, – если, конечно, их не расстреляли по ходу прежних карательных мероприятий. А затем с присущей ему манерной медлительностью добавил: