Читать книгу - "Дневники. 1910–1923 - Франц Кафка"

21 ноября. Моя бывшая няня, смугло-желтая лицом, с резко очерченным носом и столь милой мне некогда бородавкой на щеке, сегодня пришла к нам второй раз подряд, чтобы повидать меня. Первый раз меня не было дома, нынче же я хотел, чтобы меня оставили в покое и дали поспать, я просил сказать, что меня нет дома. Почему она так плохо воспитала меня, я ведь был послушным, она сама сейчас говорит об этом в передней кухарке и гувернантке, у меня был спокойный и покладистый нрав. Почему она не употребила этого мне на благо и не уготовила мне лучшего будущего? Она замужем или вдова, имеет детей, у нее живой язык, не дающий мне заснуть, она уверена, что я высокий, здоровый господин в прекрасном возрасте – двадцати восьми лет, охотно вспоминаю свою юность и вообще знаю, что с собой делать. А я лежу здесь на диване, одним пинком вышвырнутый из мира, подстерегаю сон, который не хочет прийти, а если придет, то лишь коснется меня, мои суставы болят от усталости, мое худое тело изматывает дрожь волнений, смысл которых оно не смеет ясно осознать, в висках стучит. А тут у моей двери стоят три женщины, одна хвалит меня, каким я был, две – какой я есть. Кухарка говорит, что я сразу – она имеет в виду прямиком, без обходных путей – попаду в рай. Так оно и будет.

Лёви: некий рабби в Талмуде придерживался принципа, в данном случае очень богоугодного, ничего, даже стакана воды, ни от кого не принимать. Но однажды случилось так, что с ним хотел познакомиться величайший рабби своего времени и пригласил его к обеду. Отклонить приглашение такого человека – это невозможно. Печально собрался первый раввин в дорогу. Но поскольку он был так тверд в своем принципе, между двумя раввинами возвысилась гора.

* * *

Анна (сидит за столом, читает газету).

Карл (ходит по комнате, дойдя до окна, останавливается, смотрит на улицу, потом открывает внутреннее окно).

Анна: Закрой, пожалуйста, окно, ведь холодно.

Карл (закрывает окно): У нас с тобой разные заботы.

22 ноября.

Анна: У тебя, Эмиль, появилась новая привычка, совершенно отвратительная. Ты придираешься к любому пустяку, чтобы с его помощью найти во мне плохую черту.

Карл (растирая пальцы): Потому что ты ни с чем не считаешься, потому что ты вообще непостижима.

Бесспорно, что главным препятствием к успеху является мое физическое состояние. С таким телом ничего не добьешься. Я должен буду свыкнуться с его постоянной несостоятельностью. Последние ночи, полные кошмарных сновидений, но длящегося лишь минуты сна, меня сегодня утром настолько выбили из колеи, что, кроме лба своего, я ничего не ощущал, мое нынешнее состояние настолько далеко от хоть сколько‑нибудь выносимого, что из одной лишь готовности к смерти я охотно свернулся бы в клубок с деловыми бумагами в руках на цементном полу коридора. Мое тело слишком длинно и слабо, в нем нет ни капли жира для создания благословенного тепла, для сохранения внутреннего огня, нет жира, которым мог бы иной раз подкрепиться измотанный потребностями дня дух, не причиняя вреда целому. Как может это слабое сердце, так часто болевшее в последнее время, гнать кровь через всю длину этих ног. Только до колен – и то ему хватило бы работы, а в холодные голени кровь толкается уже только со старческой силой. Но вот она уже опять необходима наверху, ее ждешь, в то время как она растрачивается попусту внизу. Из-за длины тела все растянуто. Что уж оно может сделать, это тело, если, будь оно даже и более плотно сбито, в нем слишком мало сил для того, чего я хочу достичь.

Из письма Лёви к своему отцу: «Если я приеду к вам в Варшаву, я в своей европейской одежде буду среди вас как “паук перед глазами, как скорбящий среди свадебных гостей”».

Лёви рассказывает об одном женатом друге, который живет в Постине, небольшом городке недалеко от Варшавы, и чувствует себя одиноким, и потому несчастным, из-за своих передовых интересов. «Постин, это большой город?» – «Вот такой большой», – показывает он мне свою ладонь. Она в замшевой светло-коричневой перчатке и представляет пустынную местность.

23 ноября. 21‑го, в день сотой годовщины смерти Клейста, семья Клейста возложила на его могилу венок с надписью: «Лучшему из нашего рода».

От каких только обстоятельств я не завишу из-за своего образа жизни! Сегодня ночью я спал чуть получше, чем в последнюю неделю, сегодня днем – даже хорошо, я даже заспан, как это бывает после удовлетворительного сна, поэтому я и боюсь, что смогу писать менее хорошо, чувствую, как некоторые способности устремляются вглубь, я готов ко всем неожиданностям, то есть уже вижу их.

24 ноября. «Шхите» (человек, обучающий искусству забивать скот). Пьеса Гордина. В ней цитаты из Талмуда, например:

«Если вечером или ночью большой ученый совершает грех, не надо утром упрекать его, ибо при своей учености он наверняка уже сам раскаялся.

Если крадешь одного быка, надо вернуть двух, если забиваешь украденного быка, надо вернуть четырех, если же забиваешь украденного теленка, надо вернуть только трех, потому что предполагается, что теленка пришлось унести, то есть проделать тяжелую работу. Это предположение определяет наказание и в том случае, если теленка увели без труда».

Честность плохих мыслей. Вчера вечером я чувствовал себя особенно скверно. Желудок опять был испорчен, писал с трудом, чтение Лёви в кафе (сперва там было тихо, но потом оно заполнилось и не давало нам покоя) я слушал с напряжением, мое печальное ближайшее будущее мне казалось не заслуживающим того, чтобы вступать в него, я одиноко шел по Фердинандштрассе. В конце Бергштайнгассе мне снова пришли в голову мысли о позднейшем будущем. Как мне их вынести, с этим вытащенным из чулана телом? В Талмуде тоже сказано: мужчина без женщины не человек.

Справиться с такими мыслями в этот вечер я мог, лишь сказав себе: «Вот теперь вы пришли, плохие мысли, теперь, когда я слаб и у меня испорчен желудок. Именно теперь вы хотите, чтобы я продумал вас. Вы посчитались только с тем, что вам приятно. Стыдитесь. Придите в другой раз, когда я буду покрепче. Не злоупотребляйте так моим состоянием». И действительно, даже не дожидаясь других аргументов, они отступили, медленно рассеялись и больше не тревожили меня на протяжении дальнейшей, не слишком счастливой прогулки. Но они, очевидно, забыли, что если будут считаться со всеми моими