Читать книгу - "Отпечатки - Джозеф Коннолли"

Когда Майк уходил, Уна сидела, подобрав ноги, на бежевой мокето-ледериновой софе и листала пожелтевшее «Женское царство». Она казалась вполне довольной, время от времени улыбалась некоторым до боли знакомым колкостям со старой записи «Итмы»[36]и неизбежно следующим за ними приглушенным взрывам веселья; позволительное отклонение, в конце концов рассудил Майк, — спрятать кассетный магнитофон за ажурной решеткой внутри выпуклого, эффектного корпуса давно покойного, но некогда величавого радиоприемника «Екко» (раздобыть лампы совершенно невозможно). На самом деле, эти старые кассеты — нет, послушайте, Майк вас надолго не задержит, он обещает, — когда-то они послужили неплохим источником дохода. Майк целыми днями, неделями рылся в самых потайных местах, какие только можно вообразить, искал забытые или чудные радиопередачи военных времен, потом очень дешево их размножил (нашел дядьку, который этим занимался) и привел в божеский вид для перепродажи. Ибо просто поразительно, хочет он вам сказать, как много нашлось любителей поностальгировать — всерьез, хоть и дилетантски: его размноженный на ротаторе каталог на пике продаж рассылался по трем сотням адресов с лишним (отчего-то Ноттингем оказался самым богатым и прибыльным рынком). А потом были репринты старых кулинарных книг военного времени — как измученной домохозяйке умудриться жалкой горсткой пищи накормить и насытить семью из четырех человек (и чтоб они при этом не переставали улыбаться). Все это невероятно хорошо продавалось, о да, — пока в дело не вмешались солидные парни. Внезапно появилось такое ощущение, будто все и каждый норовят хотя бы одной ногой хорошенько потоптаться в прошлом. «Би-би-си» словно в мгновение ока открыли свои несравненные архивы, думал Майк, и рынок наводнили кассеты и компакт-диски с записями абсолютно всего, что пережило полвека небрежения (коему не удалось все это полностью уничтожить). Переиздания кулинарных книг Маргарет Паттен одно время, не так уж давно, имели огромный успех; возможно, Майк ошибался, но он был почти уверен, что кто-то где-то даже дошел до того, что перепечатал небольшую брошюру за авторством Герт и Дейзи,[37]где в юмористической форме рассказывается о том, как соорудить что-нибудь приличное из скудных рационов. И все это в процветающие девяностые! (Кто бы мог поверить?) Сам Майк разрывался на части: он радовался, что может наконец прикупить так много хороших вещей (поскольку даже самый фанатичный пурист устает, знаете ли, от одних и тех же немногих речей Черчилля и редких песенок про синих птичек или соловьев, снова и снова). Но с другой стороны, это жестоко положило конец его собственному скромному пиратскому предприятию. Но — разве это не обычный ход вещей? Сперва поцелуй, затем пощечина: так чего жаловаться?

Майк натянул пеструю безрукавку поверх полосатой сине-белой рубашки без воротничка (одежда мертвеца, как однажды выразился Лукас, но, как обычно, в голосе его не было ни насмешки, ни злобы — по крайней мере, на слух Майка, — и в любом случае замечание было совершенно точным: Майк всегда полагал кройдонский филиал «Помощи престарелым» бесподобным источником по сей день пронафталиненных пятидесятишиллинговых полосатых костюмов, габардиновых плащей и мягких фетровых шляп, ранее принадлежавших свежепреставившимся покойникам). Уна как-то раз спросила его: мол, что ты сделаешь, если Лукас запретит всю эту нашу древнюю одежду? Ну, он не запретит, немедленно отвечал Майк; но если… да без вопросов: я выкину все. Нет, не выкину — верну благотворительным организациям. Уна кивнула на это, довольно медленно (она потягивала какао «Борнвилл», как помнилось Майку, — у нас есть фарфоровая кружка с ручкой в виде уха), а потом сказала, мол, ну хорошо — а если Лукас скажет тебе, что она ему просто не нравится? Что наше присутствие в этой одежде ему несколько неприятно? Да без вопросов, практически мгновенно отозвался Майк: я выкину все. Ладно, это все пока теории. Лукас в подобное никогда не вмешивается. Напротив: индивидуальность поощряется. Ну — в целом, как по-твоему? Посмотри вокруг.

— Ну ладно тогда, Уна, — побудешь одна, хорошо, все нормально?

— Конечно, — улыбнулась Уна. — У меня есть карамельки, видишь — а если мне станет одиноко, Джо заглянет на полчасика — может, угостит меня «Бадом», а потом мы перепихнемся.

— Ну хорошо, — сказал Майк. — Не увлекайся особо карамельками. Сегодня вечером у нас новый повар, помнишь, — мы же хотим воздать ему должное. Между прочим, я как раз к нему собираюсь. Покажу, где что. О господи — уже почти шесть. Пора.

— О, я уверена, что он не будет так хорош, как ты, Майк.

— Ну нет — вот уж ерунда. Он будет лучше — разумеется, он будет лучше. Да кто угодно будет лучше, надо признать. Во всяком случае, я надеюсь. По правде говоря, Уна, меня самого уже тошнит от тушенки. Знаешь, что, по-моему, их разочаровало? Бережливость. Они стали жертвами экономии. В смысле — ну, знаешь, Лукас ведь дал мне полную свободу действий, так? Я мог пойти на рынок и заказать — ох, да абсолютно все, и он бы глазом не моргнул. Но я настолько привык к военному духу, понимаешь? Я вообще чуть не свихнулся, рыскал по лавкам и предлагал им бешеные деньги за то, чтобы для меня отложили всю ту дрянь, которую в наши дни обычно выкидывают. Свиные рубцы, мозги, головы… копыта, хвосты — огромные сумки этого добра, с которых капала… о боже, не стану продолжать, а то тебя немедленно стошнит. Господи, сколько «Боврила»[38]я извел!.. Нет, — с редким благородством заключил Майк, — настала пора перемен.

И с этим настроением великодушного смирения Майк, гулко лязгая, закрылся в глубокой тишине обшитого дубом и оправленного в железо служебного лифта, который, как обычно, задрожал и заскулил, когда Майк с силой надавил нижнюю кнопку, а затем с откровенно напряженной неохотой (словно вся их стойкость обратилась в ничто и теперь они просто вынуждены уступить сему ужасающему напору) толстые, туго закрученные стальные тросы застонали и кабина едва ощутимо двинулась вниз. Майк посмотрел вверх через открытый квадратный люк в потолке, и, как обычно, когда грохотание тросов становилось ниже и одновременно как-то почти визжало, думал, глядя на очередной проплывающий мимо этаж, только о том, как ему безопасно, пока последний вечерний свет, быстро мигая, рассеивается в темноте над головой.

Майку оставалось пройти еще полкоридора до собственно кухни — большинство серьезных кастрюль и сковородок, из тех, с которыми без посторонней помощи не управиться, были выстроены по росту в соседнем проходе, самые большие свисали рядком с красных железных кронштейнов, каждый из которых, по словам Лукаса, когда-то поддерживал звенящий латунный колокол на тонкой стальной петле, похожей на двойной скрипичный ключ: простой метод привлечь всецелое внимание всех и везде в те дни, когда старые печатные прессы в Печатне глухо стучали и со свистом вращались (простые методы, со вздохом добавил Лукас, увы, ныне для нас потеряны: возможно, стоит поискать пути к их восстановлению).