Читать книгу - "Мистериум - Эрик МакКормак"

Лоза эта притягивала его к «Оленю». Подойдя, Кёрк приоткрыл дверь и ловко просунул в нее конец удочки; потом сам нырнул следом, будто попался на крючок — будто он скорее добыча, нежели хищник.

В те недели, что прошли после первой моей короткой, встречи с Кёрком, Каррик оставался таким же, как всегда: тихим городком среди холмов. Уныло тянулись дни. Холодный дождь мешался с сильным ветром, и это возмещало отсутствие снега. Конечно, часто висел и туман. Людям, живущим здесь, среди холмов, легко представить, каково быть дальтоником.

Часто по утрам я отвозил запасы таблеток и разных эликсиров моим собратьям по ремеслу в Аптеки Драмнера, Ланнока и Шилза. Все эти городки почти не отличить от Каррика; все они связаны извивами дорог. Как раньше мой отец, после утреннего развоза лекарств я останавливался перекусить в гостинице Стровена, потом ехал обратно в Каррик.

Что же касается Кёрка из Колонии, я знал, что в эти недели он каждый день отправлялся со своей удочкой далеко в холмы. И всегда носил с собой эту черную жестяную коробку. Местные рыбаки говорили, что Кёрк слонялся около речек, но побывал только у одного рыбного места — запруды Святого Жиля, в четырех милях к востоку от деревни.

И никто никогда не видел, чтобы он ловил рыбу.

Все изменилось в пятницу утром, через три недели после того, как я впервые увидел Кёрка.

Ночь была ветреной — такой ветер всегда дует издалека на восток и набирает силу над Северным морем. Он разравнивает волны над Устьем и рыщет по прибрежным деревням и фермам. Потом холмы гребнем восстают у него на пути и расчесывают ветер на пряди; при этом они так стонут, что можно поклясться: распадки в холмах — трубы органа, настроенные не для человеческого слуха.

В результате мне не удавалось заснуть часов до двух; а когда все-таки удалось, спал я отвратительно и меня мучили кошмары. Мне снилось, что я в большой комнате, где нет ни мебели, ни дверей. В комнате, кроме меня, — лишь черно-белая колли. Я преследовал ее и бил кривой тростью, пока не окровавились и палка, и собачья голова. Карие глаза смотрели так печально, что я бил все сильнее и сильнее, в каждый удар вкладывая всего себя.

Какое было облегчение — пробудиться. В такие ночи сон — рана, пробуждение же — бинты на ней.

Я лежал без сна и вскоре услышал стук в окно на первом этаже. Потом:

— Роберт! Роберт Айкен! — закричал кто-то. Я нашарил тапочки и спустился вниз, в холод Аптеки. Камерон — вот кто выкрикивал мое имя. Он заглядывал в окно, в темноту, обхватив лицо руками наподобие маски для подводного плавания.

Я открыл дверь.

— Пошли посмотрим, — сказал Камерон. На нем был коричневый рабочий халат. Камерон — пекарь Каррика, тихий круглолицый человек. Он показывал на Монумент, где, я видел, собрались многие горожане. С неба слегка моросило, а тумана не было и в помине.

— Который час? — спросил я.

— Довольно поздно, — сказал он.

Я набросил клеенчатый дождевик поверх пижамы и пошел за Камероном в Парк. Ночной ветер замер. Я слышал свое дыхание и видел, как пар вылетает передо мною, словно из тромбона.

Жители стояли около Монумента в молчании. Кое-кто обернулся и кивнул мне: мисс Балфур в желтом плаще с капюшоном; доктор Рэнкин в блестящем черном дождевике и черном котелке. И Анна — с шалью на плечах и непокрытой головой. Городовой Хогг наклонился к Монументу, и штаны у него на заду едва не лопнули.

Этот Монумент в Каррике типичен в своем роде. Мраморный постамент, два свинцовых солдата в натуральную величину — в военной форме, со штыками наизготовку — защищают свинцовую фигуру женщины в тонких одеждах — Свободы. Взгляды всех троих устремлены вперед.

Дети Каррика (когда в Каррике были дети) никак не могли взять в толк, на что же смотрят эти трое. На врага, которого видят только они? На заброшенную Церковь Каррика, что прямо перед ними? На холмы вдалеке? Давным-давно я близко познакомился с острыми краями постамента и холодным рельефом статуй. Вместе с остальными мальчишками Каррика я забирался на Монумент, гладил промежность и едва прикрытую грудь Свободы — и смотрел прямо в лицо ей и двум ее защитникам.

Тогда-то мы и нашли разгадку этой тайны. Глаза трех статуй были выдолблены и смотрели внутрь себя. Враг был врагом внутри.

Но тайна этих глаз никого больше не станет мучить. В то январское утро все мы, собравшиеся в Парке, увидели, что свинцовые лица трех статуй отрублены — остались только рваные шрамы. И ниже — штык, отломанный от винтовки одного защитника и вставленный в промежность Свободы.

Городовой Хогг, по обыкновению трепеща ресницами, искал улики — как и положено человеку его ремесла. Он особенно тщательно суетился вокруг постамента, где раньше была металлическая табличка с именами всех жителей города, погибших на Войне. Ибо теперь таблички не было — только бесстыжая пустота, словно оголенная белая плоть; и в пустоте красной краской из баллончика нарисован большой круг.

Горожане шептались: «Какой стыд», «Вот ужас-то», «Невозможно поверить». Мисс Балфур и доктор Рэнкин посмотрели на меня и покачали головами. Анна не сводила глаз с Монумента. Холод пробрался под мой дождевик, ноги замерзли. Я уже дрожал, а потому отвернулся и пошел назад по мертвой траве к Аптеке.

А я говорил, что несколько недель после того, как я впервые увидел Кёрка из Колонии, ничего необычного не происходило?

Это не совсем так. Мне следовало упомянуть о моей первой настоящей встрече и моем первом разговоре с Кёрком. Это произошло в один субботний вечер, всего через несколько дней после того, как я увидел Кёрка из окна Аптеки.

В ту субботу, примерно в шесть вечера, я повесил на крючок халат, надел плащ, погасил свет и вышел в туман. Я двинулся на восток, мимо бакалеи «КупиВпрок», мимо «Мужского ателье» Томсона. Пластмассовые манекены стояли в витрине голые — на выходные их заворачивали в упаковочную бумагу.

Лавка Анны — рядом с Томсоном, на углу с переулком, ведущим на север. Дверь открывается прямо на угол. Готическая вывеска над дверью гласит: «АНТИКВАРИАТ».

Минуя витрину, я увидел в ней предметы, которые так часто видел раньше: лакированный столик на коротких кривых ножках; на нем — чучело белой собаки, тоже кривоногой. На груди у животного была черная заплатка в форме сердца или какого-то знакомого континента — это как посмотреть. За собакой скопище помятых плевательниц и латунных украшений почти целиком загораживало настенную карту того, что некогда было империей, — ныне ее территория выцвела до бледно-розового.

Я потянул тяжелую деревянную дверь, и с притолоки звякнул медный череп с язычком внутри. Я вошел и закрыл дверь за собой.

Анны не было в лавке, но я слышал скрип половиц в ее комнате наверху. Я шел по центральному проходу и внимательно смотрел, как Анна разместила вещи в этот день: мне нравилось думать, что по тому, как некоторые ремесленники расставляют свой товар, можно судить об их разуме.