Читать книгу - "Праздник лишних орлов - Александр Бушковский"

Три с лишним года мы ничего не слышали о Вахе. Теперь было жаркое лето, нам приходилось искать тень. Город зато быстро оживал, и нам жилось спокойнее. Вот в такой солнечный полдень нам крикнули с поста:

– Эй, пацаны! Тут к вам чечен какой-то! Говорит, знакомый!

Мы с Вовкой вышли к шлагбауму и увидели Ваху. Он стоял на солнце и держал в руках два пакета, с вином и фруктами. Был он в шелковой рубашке, светлых брюках, блестящих остроносых ботинках и сверкал полным ртом золотых зубов. И я, чтоб мне сдохнуть, был рад его видеть! Действительно рад. Он поставил пакеты на землю, и мы с ним обнялись, по местному обычаю соприкоснувшись плечами. Потом привели его к себе, пили его вино, ели фрукты, рассказывали о себе и спрашивали, как он живет.

– Вообще-то я пришел вас в гости позвать. Поехали, покажу, какой ремонт сделал!

Мы переглянулись и опять согласились. Как он ни протестовал, мы набили ящик из-под гранатометных выстрелов разными баночками, коробочками и пакетами, сели в УАЗ-«буханку» и поехали к нему в гости. Когда его постаревшая жена увидела нас, она заплакала. Радуется, что видит вас живыми, объяснил Ваха. Потом он показал нам своих внуков, добавив, что женил сыновей и выдал замуж двух старших дочерей.

– Индиру? – спросил я.

– Я же тебе предлагал обрезание и калым! – ответил он, и мы рассмеялись.

– А ремонтик-то по-богатому сделал, молодец! – похвалил Вовка. – Правильно, семья-то растет!

– У нас тут, сам знаешь, без этого нельзя. Народ-то маленький, вот и рожаем, все кругом родственники. Обо всех надо помнить. А как ваши семьи? Волнуются, наверное, по-прежнему?

– Волнуются, – заверил я, подсчитывая в уме, сколько же пацанов ушли из семей за последние годы. Получалось, чуть ли не пол-отряда. Димон, Андрей… Степа вообще погиб, чем вымотал мне последние нервы. Серегину жену и сына я видел только раз, когда приезжал на годовщину…

– Да, трудное время было, когда мы с вами познакомились, – продолжал вспоминать Ваха, – но ничего, пережили как-то. Сейчас вот город потихоньку отстраиваем, видели, как дом отремонтировали? А меня еще назначили управдомом! – Он хитро ухмыльнулся. – Строители понаехали со всей страны, кто не боится, – радовался он. – Работай, зарабатывай, только не ленись. Что хмурые такие?

Мы не знали, что ответить, почему не веселит нас оживающий город. Опять повисло молчание. Ваха понял его по-своему.

– Я ведь всех помню, и живых, и кого нет уже. И наших, и ваших. – Он задумался. – И слезы ваши я тогда видел, хоть вы и не плакали, – спокойно и негромко заговорил он. – Когда я был маленький, дедушка рассказывал мне, кто самые страшные враги. А мой дедушка еще помнил те времена, когда чечены у казаков через Терек табуны угоняли, а казаки – у чеченов.

– Кто же?

– Дедушка говорил – русские. Он говорил – дерись с русским до крови, это не страшно. А если увидишь у него слезы, лучше помирись. Потому как никогда не знаешь, что от него ждать. А еще говорил – в драке все может быть, чтобы выстоять, много надо духу иметь. А еще больше, чтобы помириться.

Названия нет. И нет вариантов

На днях мне приснился цирк. На рассвете. Нет, не представление, приснилось само здание, огромное, как римский Колизей. В розовом от восходящего солнца тумане его черный купол был нечеток, но огромен. Великолепен, как на широком экране, и почему-то страшен. Над шпилем медленно и беззвучно кружились птицы. У стен колыхалось море людских голов. Мне казалось, что сейчас, вот-вот, по взмаху властной руки начнется бой гладиаторов. В восторге, перемешанном с ужасом, я вскинул вверх руки и закричал, а потом засвистел. И проснулся со сжатыми кулаками.

Три года уже я не в отряде. Я не хочу писать о своей жизни теперь. Я хочу рассказать об одном дне из этой жизни. И даже не о целом дне, а всего лишь о трех коротких его эпизодах.

С моим другом Иваном мы ехали по городу на машине и между делом слушали радио. Среди прочих новостей передали, что сегодня годовщина бомбардировки Хиросимы.

– Вот молодцы америкосы, – подхватил он зло, – хлоп – и минус сто тысяч японцев. Главное, как все рассчитали, суки! Мирный город, люди ни при чём, жестокостью узкоглазых запугали. А то, что там людей сожгло и засыпало без счета, так мировая общественность этого не видела. И никто ни за что не ответил. Война! И кто только грех на себя такой взял?

– Думаешь, в таких делах помнят о грехе?

– Да я не о политиках. Но летчик-то в «Эноле» должен был призадуматься. Знал же, что везет.

– Я вот думаю, ладно солдаты, они для того и созданы, чтоб погибать. Вот японцы и разбомбили Перл-Харбор. Кстати, по-самурайски. Солдаты против солдат. А янки так подло и жестоко ответили, что у самураев руки опустились. И религия не помогла.

– Да-а, не то что вы там, в Грозном, с ними дипломатию разводили!

– Это уж точно. – Я не стал вдаваться в детали и заговорил немного о другом: – Помнишь напарника моего?

– Снайпера, что ли? Усатый такой? Серега, по-моему…

– Да. Так вот он, как пить бросил, опять за книги взялся. Голова-то у него не чета нашим репам. Он мне все по полочкам разложил: и про войну, и про религию.

– Что-то насчет опиума для народа?

– Представляешь, так и есть. Любая религия, оказывается, дитя войны. Идеологическое обоснование военного грабежа и разбоя.

– Объясни по-нормальному.

– Короче, людям вдалбливают, что те, кто не верит по-нашему, для нас опасны и вредны. Что они хотят нас поработить, ну, или хотя бы получить с нас денег.

– Нет, мне кажется, тут дело не в религии. Дело в самом человеке. Человек так устроен, что если он с другого ничего не получает, то другой будет с него что-нибудь получать. Если не мы, то нас. Других вариантов нет.

– И я про то же! Религия просто примиряет человека с этой истиной. Снайпер вообще хорошо сказал. Смысл христианства в том, говорит, что если ударили по правой щеке, подставь левую, а кто в это не верит, тех в расход.

– Может, лучше о чем-нибудь хорошем поговорим?

– Давай. Поехали мяса поедим! Закажем по шашлыку на берегу.

Мы подъехали к шашлычной на берегу, заказали шашлык. Пока его готовят, вышли покурить. Стоим возле машины, наслаждаемся летним вечером. Подкатила еще одна машина, черная, блестящая, остановилась рядом с нашей. Из нее вышли четверо молодых джигитов и уверенной поступью прошли в кафе. Слышно было, как они здороваются на своем языке с хозяином. Тут из полумрака кафе на свет вышел рослый мужик моих лет. С сильного похмелья. На его толстое пивное пузо была натянута черная майка. В руке он держал большую пластиковую бутылку с ядовитым напитком. Свернув пробку, он жадно присосался к бутылке и некоторое время стоял в позе горниста. Когда бутыль опустела больше чем наполовину, он завинтил пробку, рыгнул и обвел мутным взглядом округу. Увидел нас, и в мозгу у него что-то щелкнуло. Он подошел ко мне вплотную, приблизил свое мятое и небритое лицо к моему и заговорил. Я задержал дыхание, не желая чувствовать тошнотворный запах.