Читать книгу - "Как жить с французом? - Дарья Мийе"

* * *

В Дубровнике мы сняли комнату у четы престарелых католиков.

— Вы женаты? — строго спросил хозяин, разглядывая наши паспорта.

— Конечно женаты, — счастливо улыбнулся Гийом, пока я набирала в рот воздуха для оправдательной речи. — Это наше свадебное путешествие. Видите, даже документы еще переделать не успели.

— Это хорошо, что женаты, — удовлетворенно заметил старик. — А то сейчас молодые люди предпочитают жить во грехе. В стенах своего дома я такого не допущу.

— Мы тоже осуждаем распущенность, — убедительно поддакнул Гийом.

Старик довольно улыбнулся и отдал паспорта вместе с ключом. Его несимпатичная жена, с которой они были вместе уже сорок пять лет, повела нас осматривать комнаты, заметив между прочим, что и с детишками медлить не стоит.

Души наших хозяев были столь безукоризненно чисты, сколь грязны были комнаты, предназначенные для постояльцев. Кроме того, эти добрые люди блюли режим: вернувшись с концерта в два часа ночи, мы обнаружили массивные ворота нашей резиденции запертыми на замок, и только крепкая виноградная лоза, увившая заборную решетку, помогла нам провести эту ночь в оплаченных постелях. Утром мы быстро загрузились в машину, оставив общий туалет в безраздельное пользование соседкам-филиппинкам, и укатили искать счастье вверх по улице. Счастье в виде утопающей в яблоневых кронах мансарды нашлось через полчаса.

* * *

Обратный путь к аэропорту мы проделали в один день, мужественно игнорируя пляжи, таверны и винные погреба. На меня была возложена обязанность сверять дорогу с картой. От смотрения вниз меня укачивало, кружилась голова и желудок непроизвольно сокращался. Но Гийом требовал точных координат и правильного произнесения названий населенных пунктов.

— Это же братский славянский язык, ты что, не можешь сказать как следует? Как я должен понять, куда мы едем, если Бранкович и Бринковач, оказывается, разные города?!

Я в волнении опустила карту. Меня осенило. Вот почему я так хотела сбежать от этих отношений! Они требовали от меня всегда быть начеку, следить за дорогой, скоростью, уровнем бензина и дорожными знаками. Они не позволяли мне ни на секунду расслабиться. Для меня же смысл отношений был именно в том, чтобы делегировать всякую ответственность спутнику и вкушать радости жизни, то есть в данный момент любоваться хорватскими пейзажами безотносительно их расположения к Загребу. Когда я предоставлена сама себе, тогда и разговора нет: я несу за себя ответственность в полном объеме и эффективно решаю свои проблемы. Но стоит мне вступить в определенные отношения, руки безвольно опускаются, мысли улетучиваются из головы, плечи расправляются, жесты и интонации становятся мягкими. Я знаю, с какими сложностями могу справиться, а какие мне не по силам. Поэтому вряд ли когда-нибудь по собственной воле я оказалась бы поздним вечером в хорватской глубинке на три дома с критическим минимумом топлива в бензобаке.

Гийом же видел секрет идеальной пары в распределении обязанностей. Даже там, где он все мог сделать сам, он считал нужным вовлечь меня в процесс. Моя помощь требовалась на каждом шагу: в съеме комнат («Сходи поговори с ними по-итальянски»), в парковке на краю отвесной скалы («Вылези посмотреть, чтобы колесо не сорвалось»), в установке палатки («Подержи этот чертов прут так, чтобы я мог натянуть на него эту чертову крышу!»), в ориентации на местности («А я тебе говорил, с компасом было бы гораздо проще»). С его стороны это было проявлением заботы, ведь так я чувствовала сопричастность результату. Этому тайному приему борьбы с эмансипацией западные мужчины учатся с малолетства: чтобы удовлетворить потребность женщины в управлении ситуацией, надо создать ей иллюзию, что все ее действия незаменимы, а решения — стратегически важны.

Вот и сейчас я была не просто причастна к результату, а практически полностью в нем виновата. Мы битый час кружили по кривым деревенским дорожкам в поисках указателя на заправку и чувствовали, что критически отклоняемся от вектора на Загреб. То, что карта была в моих руках, Гийом воспринимал как железное доказательство моей вины. То, что руль был в его руках, следствие сочло несущественным. У меня же между тем не было никаких смягчающих обстоятельств: спасительная фраза «Я же женщина!» вкупе со скромной улыбкой и частым морганием ресницами на этого французского «прокурора» впечатления не производили.

Я сложила карту и горько произнесла:

— Мы не подходим друг другу.

— Конечно, не подходим! — с готовностью согласился Гийом, не отрываясь от дороги. — Я думал, ты хотя бы умеешь читать эти славянские названия, а ты только на романских языках сносно изъясняешься. Это я и сам могу.

У меня в горле стоял ком: я расстаюсь с ним, а он низводит все к лингвистике. Какие же подобрать слова, чтобы до этого бесчувственного чурбана дошел трагизм момента…

— Ну ладно тебе, не плачь. — Он скосил глаза в мою сторону и ласково потрепал по колену. — Вон, смотри, мужик идет, сейчас у него спросим.

И он подъехал к мужику так, что тот оказался ровно напротив моего окна. Мне на плечи снова тяжело опустилась Ответственность.

— Петроль![13]Фью![14]Карбуранте![15]Бензин! — атаковала я прохожего из-за полуопущенного стекла.

Тот неопределенно махнул рукой в направлении, обратном ходу нашего движения. Гийом зарычал одновременно с мотором, и машина, взрывая камни и песок, развернулась на триста шестьдесят градусов. Прохожий ошарашенно провожал ее глазами.

Оттого что я узнала дорогу, чувство вины странным образом усилилось.

* * *

Обессиленные поисками заправки и расставанием, мы сдались чарам прелестного домика в семнадцати километрах от Загреба; задником к нему служил озерный пейзаж, особенно умиротворяюще выглядящий в густых сумерках после дня пути и рюмочки пелинковача за ужином. Мы заснули как убитые, успев только взять с будильника обещание поднять нас в семь тридцать… Так случилось, что проснулись мы в девять. У Рыб отношения со временем строятся на взаимном недоверии: семь тридцать никогда не означает именно семь тридцать, а что-то вокруг семи тридцати — как правило, с уклоном в восемь пятнадцать. Но девять — это уже ни в какие ворота. О неспешном прощальном завтраке не могло быть и речи. Побросав в багажник неразобранные чемоданы, мы впрыгнули в машину и стали хором отсчитывать оставшиеся километры до аэропорта. По карте их было немного, и с каждым энтузиазм нарастал. Но вскоре мы поняли, что указатели посылали нас куда угодно, но только не к аэропорту. Они крутили и вертели нас по всем развязкам, перекресткам и объездным путям, предлагали посетить исторический центр или продолжить путь на восток, к границе с Венгрией. Спросить дорогу тоже было решительно не у кого, а до конца регистрации на рейс в Москву оставалось двадцать минут… Я ведь говорила уже, что мы всегда и везде опаздывали и ничуть из-за этого не расстраивались?.. Завидев указатель на зал вылетов, я выскочила из машины на ходу и понеслась искать стойку регистрации. Если только представитель авиакомпании еще на месте, я сумею разжалобить его и заставить выдать мне посадочный талон, хотя время для этого истекло полчаса назад и самолет готовился к вылету через десять минут. Гийом бежал следом, волоча мой тяжеленный чемодан. Следом за Гийомом бежал полицейский с криками: «Мистер!.. Мистер, вы оставили машину с дверями нараспашку!»