Читать книгу - "Тубплиер - Давид Маркиш"

А в тесный круг Лиры входили, помимо ганзейца Сергея Дмитриевича Игнатьева, поэты и ученые: математики, физики-теоретики, один микробиолог – всего человек десять. Находился среди них, разумеется, и стукач, а то и целых два – в этом не было никакого сомнения, но пальцем друг на друга никто не указывал по причине совершенного неведения: каждый, строго говоря, мог здесь оказаться сексотом, не исключая и Мику Углича. Да и с самой хозяйки, Лиры Петуховой, никак нельзя было безоговорочно сдернуть кисею мрачного подозрения – хотя бы ради справедливости.

В неделю раз, по субботам, ближе к вечеру, у Лиры Петуховой собирались друзья и сидели за круглым столом за разговорами и коньяком до поздней ночи. В других домах вот так, по заведенному порядку, собираются близкие знакомцы, для того чтобы расписать пульку в преферанс, а у Лиры вдумчиво обсуждали обстоятельства нашей жизни, помногу говорили о литературе и немного о политике. В нынешние времена такое приятное сидение назвали бы «петуховская тусовка». Состав Лириных гостей не изменялся от раза к разу, появление новичка – а это изредка случалось – было событием экстраординарным, подобным явлению Колумба на американском берегу. С самого порога и микробиолог, и поэты с физиками-теоретиками, все эти ее постоянные мужчины – а женщины к ней никогда не приходили, – входя в комнату Лиры, чувствовали себя раскованно и немного приподнято, в своем кругу, как иные единомышленники в час традиционной еженедельной встречи в русской бане.

Соседи по коммунальной квартире, набор из пяти семей широкого социального охвата, были неизбежным злом. Вовсе не общаться с ними не получалось никак – на кухне приходилось худо-бедно готовить и греть еду плечом к плечу с жильцами, да и то место, куда царь пешком ходит, не могло долго оставаться обойденным. Лучшую комнату коммуналки занимали школьный учитель физкультуры с женой, двумя малыми детьми и старухой тещей, худшую – одинокий партизанский инвалид, глубоко пьющий человек, пропивший все, что умещалось в поле его зрения, включая старинный паркет с пола его берлоги.

– Таким радикальным образом Терентий раз и навсегда решил половой вопрос, – посмеивалась Лира Петухова, и это было правдой: партизан ставил бутылку куда выше прочих удовольствий жизни.

Между партизанским инвалидом и физкультурником умещался еврей Яша пенсионного возраста с парализованной на одну сторону женой, татарин-дворник, пускавший к себе ночевать приезжих сородичей из Казани и весело проводивший с ними время, и большая семья айсоров, чистившая ботинки в будке на углу и торговавшая авоськами и гуталином собственного производства. Наибольшие неприятности причинял Лире и Мике татарин, ежевечерне топивший со своими гостями на кухне в чугунном казанке какой-то подозрительный жир и провонявший всю квартиру неистребимым то ли бараньим, то ли козлиным смрадом.

Лира с соседями не общалась по мере возможностей. Зато Мика, никуда не деться, хаживал в кухню, где можно было обнаружить во всякое время суток сидевшего на табурете посреди помещения партизанского инвалида в голубой майке. Ближе к вечеру появлялся и татарин со своим казанком и кем-нибудь из казанских постояльцев в придачу. Трижды в неделю с наступлением темноты и до полуночи клевала носом за персональным столиком учительская теща: неутомимый физкультурник высылал ее в кухню, а сам, разложив жену на раскладном диване, сосредоточенно над нею пыхтел и скрежетал крепкими зубами.

Мика Углич в контакты с народом не вступал, а народ тянулся душою к интеллигенции. Все попытки завязать доверительный с ним разговор Мика пресекал, погружая в глаза говорящего оловянное лезвие своего рыбьего взгляда; никто такое испытание не мог выдержать, за исключением партизана Терентия, на которого гляди что акула, что хоть удав – все ему было по плечу. Да и беседовал он, как правило, сам с собой, это его вполне устраивало.

Вечер, о котором пойдет речь, ничем не отличался от других вечеров в арбатском общежитии. Подогрев купленные в Елисеевском гастрономе готовые котлеты, Мика выбрался из народной гущи и с подносом в руках проследовал по коридору к своей двери. Гости и хозяйка встретили его появление приветственными одобрительными возгласами, как будто он благополучно прибыл не из коммунальной кухни, а из густого леса, населенного волками и медведями. Дверь затворилась, все сели к столу и придвинули к себе тарелки и рюмки. Физкультурная теща, партизан в майке и татары с казанком остались в другом далеком измерении. А вкруг стола возник разговор из отборных слов, легкий и праздничный, как деликатес.

– Все так хорошо и славно, – поглаживая салфетку ладошкой, сказала Лира Петухова. – Мы будем пить вино, а бедный Сережа сидит на этой жуткой горе с красивым названием.

– А какое название? – спросил микробиолог. – Надо обязательно ему написать…

– Мика, как это называется? – Лира провела пальцем по плечу мужа.

– «Самшитовая роща», – сообщил Мика. – Санаторий. Эпчинский район.

– Да, район какой-то неприятный. – Лира досадливо покачала головой. – Что это еще за Епчинск! Это город, Мика?

– Не Епчинск, а Эпчик, – поправил Мика Углич. – Районный центр. Я нашел по карте.

– Вот молодец! – похвалила Лира. – Вот хороший мальчик! А где письмо?

– У меня, – ответил Мика. – Прочитать?

– Ну конечно, – сказала Лира Петухова. – Эпчик… – И снова головой повела в сомнении.

– «Дорогие мои, – начал Мика, – нет русской культуры без эпистолярного жанра, не так ли? И вот – я к вам пишу… Здесь тихо и зелено, и в ближнем лесу, сразу за забором, растут на воле грецкие орехи и белые грибы. Забор – вот ведь в чем тут дело! Ведь мы, строго говоря, отгорожены этой гнусной стеной от грибов и орехов, изолированы от мира, заключены внутри огородки – мы должны бы ее ненавидеть всеми фибрами души! Ничего подобного: внешний мир представляется нам отсюда чужим и враждебным и стена защищает нас от него. В этом загоне все вместе мы – племя, сплоченное одной заботой и общими интересами выживания. За стеной обитают другие племена, враждебные и чуждые нам. Там мы должны маскироваться, скрываться, молчать о своем отличии от других людей – как будто это позор, а не беда. Здесь, среди своих, мы свободны вести себя как нам вздумается, и это облегчает душу».

– Это пока он там, – задумчиво покачивая коньяк в рюмке, сказал физик-теоретик. – Он вернется, и все это пройдет.

– «…Не один я так чувствую и думаю, – продолжал читать Мика Углич. – Это общее для всех нас – молодых, старых, независимо мыслящих и бесповоротно темных. Никто никого здесь этому не учил – противопоставленность внешнему здоровому миру так же естественна, как человеческое дыханье по обе стороны стены. Мы – социум, сбитый в союз не на профессиональной почве, а на основе медицинского приговора, не подлежащего пересмотру. Наше политическое устройство – тирания, во главе „Самшитовой рощи“ стоит директор – сатрап Бубуев, над ним – секретарь райкома в Эпчике. Бубуев исправно платит налоги райкомовцам – бараниной, битой птицей, овощами из продуктового склада и милыми девушками из нашей народной среды».

– Как интересно… – в совершенной тишине заметил микробиолог. – Речь идет, несомненно, о больных с закрытой формой заболевания.