Читать книгу - "Наглядные пособия - Уилл Айткен"

К совместному завтраку в «Чистых сердцах» привыкнуть непросто, однако преподавательскому составу настоятельно рекомендуется завтракать вместе с девочками в столовой жилого корпуса «Вот и я». По утрам, когда у меня есть занятия, я притаскиваюсь в семь или около того — раздача прекращается ровно в семь тридцать (и попробуйте только выпросить жареный пирожок с начинкой из тофу[70]или чашку попкорнового чая в 7.32!). К тому моменту, как я усаживаюсь за длинный стол, застеленный розовой камчатной скатертью, девочки уже часа два как «в наряде», чисткой-уборкой занимались. Дамы средних лет в розовых передниках и косынках в тон выносят подносы с восьмиугольными бенто[71], битком набитыми всякими вкусностями: тут и разноцветные ломтики сашими[72], тут и соленые сливы или вишни, маринованные огурчики, что трещат на зубах, точно пистоны, крохотные порции «утреннего салата», сдобренного чудными скользкими грибочками и неидентифицируемыми частями рыбы, и чаша с рисом, и, может, еще чаша с мисо, и болтанка из гречишных макарон — особое угощение по средам. Еще пара недель здесь — и вот я уже спускаюсь в столовую даже по субботам и воскресеньям, когда завтрак подают до вопиюще-позднего часа — до восьми тридцати, потому что по выходным бывает мое любимое блюдо восточного мира: рисовая каша-размазня. Я знаю: звучит прямо как из Диккенса — «Пожалуйста, сэр, добавки не надо», — но эта просто великолепная, густая, вязкая и при этом еще и зернистая. Залитая рисовым сиропом, съедается «на ура». На самом деле этой каши мне вполне хватает на целый день. Обнаруживаю, что если отказаться от двух трапез из привычных трех — тем более на такой высоте, — обостряется ум и даже зрение. Вечерние краски порою так ярки, что аж пульсируют.

На выходных девочкам тоже позволяют выспаться — по субботам никакой уборки, вот только по воскресеньям — поверхностное ритуальное очищение всех открытых для широкой публики коридоров и фойе. И до шести вечера в субботу, когда на вечерние спектакли прибывают первые зрители, девочкам позволяется разгуливать по территории в «штатском», хотя это подразумевает туалет не менее продуманный и прихотливый, нежели их повседневная практика: все облачаются в целомудренные платья, до блеска начищенные туфли-лодочки и благоухающие химией колготки. Все, за исключением Кеико — та предпочитает комбинезон цвета хаки, на талии стянутый патронташем из свиной кожи. В смысле одежды ей делаются некоторые послабления — ведь из нее готовят звезду номер один труппы «Огонь». Через пару лет, когда она, Мичико, Фумико и вся остальная орава предстанут перед публикой в полномасштабных постановках, Кеико предстоит играть главные мужские роли. Иными словами, романтического героя. Голос ее доведен до нужного тембра, бедра сведены на нет диетой, грудь плоская, туго-натуго перетянута, плечи кажутся шире ухищрениями костюмерши, походка раскованная — здесь инструктор по Маскулинному Поведению постарался, изысканный педик из Нагасаки по имени Тосиро, его единственный талант — безупречная имитация целого ряда закрепленных стилей «мачо», как западных, так и восточных. Кеико уже осыпают льготами и привилегиями, о которых остальной группе остается только мечтать. От нее ждут экспансивности, даже шумливости. Прочие учителя ее балуют, нянчатся с нею, просто-таки ею не надышатся. Подавальщицы в столовой то и дело доливают ей доверху мисо или тайком притаскивают ей еще вкусностей из бобового творога. В субботу утром, когда Кеико входит в столовую в своем спортивном комбинезоне, даже девушки постарше замирают и любуются ее походкой, с иллюзией тестикулярной размашистости. Пока она ест, рядом с ее подносом, словно по волшебству, появляются зверюшки-оригами. Кеико аккуратно разворачивает их один за другим и с непроницаемым лицом читает прихотливо сложенные любовные записочки.

По пути из столовой достаю из кармана телеграмму матери, разворачиваю и перечитываю, просто чтобы убедиться, что отец и в самом деле скончался. Внезапный спазм сгибает меня пополам — не знаю, виной ли тому телеграмма или добавочная порция каши.

Я имею право воспользоваться любой из дамских комнат здания «Вот и я» — они отмечены развернутым розовым веером на двери, — но что-то гонит меня вверх по холму до моего бунгало, хотя в какие-то моменты, в панике, взмокшая, я не уверена, что добегу. Влетаю на веранду, сбрасываю туфли, несусь через татами к туалету, у двери всовываю ноги в туалетные тапочки, рывком сдергиваю вниз джинсы и торопливо плюхаюсь на фарфоровую лохань. Отхожу от отделанной кафелем платформы.

Ну-ну. В жизни ничего подобного не видела. Я знала, что его смерть принесет освобождение, но все же. Доктор Хо был прав: номер два для артистической натуры — и в самом деле номер два. Незаметно выскальзываю за калитку, проделанную в ограде позади моего бунгало, и бегу вверх по тропе к Гермико. Та устроилась на парадном крыльце, загорает.

— Ты непременно, непременно должна на это взглянуть. — Хватаю Гермико за руку и тащу ее вниз по тропе. Дверь в туалет приоткрыта, как я ее и оставила, густой глинистый запах растекается по всему дому. Я распахиваю дверь во всю ширь. Гермико осторожно заглядывает внутрь.

— Луиза! — восклицает она и глядит на меня, брови взлетают до самой линии волос. — Фотоаппарат есть?

— Только мой старый «Полароид».

— Неси сюда. — Она едва не кричит. Ну, для японки.

Фотик в футоновом шкафу, на верхней полке, за коробками и стопками книг. Я вручаю ей «Полароид», Гермико надевает мои туалетные тапочки и входит в комнатушку. Дверной проем озаряет вспышка. Она выходит, и мы наблюдаем, как из глубин глянцевого белого прямоугольника выплывает безупречное медное «Л», точно бархатистый угорь.

Она ставит фотографию на полочку у моей кровати и бормочет про себя: «Это нечто… просто нечто», — словно в трансе. Наконец поворачивается ко мне и говорит: