Читать книгу - "Муравьиный царь - Сухбат Афлатуни"

– Били, что ли, их? – Никак повернул к матери голову.

– Да не так чтоб били. Вначале словами, по-хорошему. А бывало, и били. Не в кровь, а для примера. Зато рыба была.

– Правильно, чужие – они и есть чужие, – кивнул Никак. – Придут, наворотят по-своему. А сейчас еще эти кругом развелись… гастарбайты…

– Что мы только с рыбой не делали. И солили, и коптили, и сушили… Только варенье не варили!

«Ожила мать», – подумал Михалыч, заметив на ее лице улыбку. Даже позавидовал Никаку, сумевшему так расшутить ее. Улыбаться мать не любила, а последний месяц, после повестки, так вообще, камень.

– Сказки про нее рассказывали, – закончила мать и замолчала.

Проехали немного в тишине. Встречных машин не было, только один раз вырулил древний «зилок», и Михалыч уступил ему. А так было пустынно и спокойно, точно ехали не по Земле, а по какой-то снежной планете. Михалыч снова думал о работе, которой у него не будет, и о том, как он скажет об этом Лене. Незаметно для себя он заскучал по жене, по ее рукам, из которых одну она могла бы сейчас положить ему на ногу, а второй поправить ему воротник или еще как-нибудь проявить неравнодушие.

– А рыба какая водилась? – спросил Никак.

– Разная… – скучно отозвалась мать. – Умерла вся.

Деревья кончились, открылась река. Недалеко от берега виднелись черные точки рыбаков.

– Сейчас чуть левее, – сказал Никак.

Михалыч аккуратно спустился и повел машину через замерзшую реку. Ему вдруг представилась вся эта картина в разрезе, как в учебнике. Невидимое солнце над плотными облаками. Сами облака, из которых медленно сыпал снег. Потом река, машина с тремя людьми, слой снега и льда под колесами. И наконец, вода в пять или семь метров глубиной, где в зеленоватой темноте качаются рыбы…

* * *

Проехав через поля и тощий лесок, выехали на дорогу. Дорога была так себе, но после переправы вызвала чувство облегчения. Михалыч расстегнул пуговицу и вытер мокрую шею. Облегчение было недолго, снова навалились мысли, точно машину кирпичей в мозг выгрузили. Главное место занимало поведение самого Михалыча на топчане и те слова, которые он шептал незнакомой потной женщине. Захотелось влезть под душ и растереться до красноты свежей и пружинистой мочалкой.

– А церковь далеко еще? – спросил у Никака, который вдруг начал застегиваться и приглаживать челку.

– Да нет, кило́метров пять, – отвечал тот. – Справа будет… Ну, мне пора.

Михалыч поднял брови, но притормозил. По обе стороны дороги шел лес. В лес, что ли, собрался?

– Дальше мне нельзя. – Никак приоткрыл дверь.

Михалыч тоже вышел из машины и обошел капот. Можно было не выходить, но Никак сделал знак, что хочет сообщить что-то. Мать скупо попрощалась и осталась внутри.

– Они там все чудики, – сказал Никак, натягивая шапку.

«В Бездне», – догадался Михалыч.

Лицо Никака вдруг стало злым и умным.

– Ничего у них там не ешь и не пей, – продолжал он скороговоркой. – И шапок у них не покупай. Будут предлагать бабу, скажи, уже была, что в Мостах отметился. Чек сохранил? Сохрани. Ничего не подписывай. И о политике с ними не вступай. Скажи: поддерживаю линию князя. Спросят почему, скажи: потому что верная и патриотичная.

– А что за князь? – поинтересовался Михалыч.

– А шут его знает. Напридумали себе всяких игр, со скуки. Один у них князь, другой – еще кто-то… Ну, спасибушки, пойду. Дальше, вон, уже Колины владения, туда мне – ни-ни-ни… Ни в каком соусе.

Михалыч вспомнил, что слышал о каких-то Колиных людях на станции. И в избушке.

– Зимой он сам спит, – поймал Никак вопросительный взгляд Михалыча. – А вот люди его не спят.

«Всю зиму спит?..» – подумал Михалыч.

– Ну да. Лето дежурит – зиму спит. Работа такая. Ладно… Счастливо доехать. Церковь чуть дальше будет, справа.

Развернувшись, зашагал в глубь леса.

Михалыч глядел вслед, пожевывая мерзнущими губами.

– Ты не волнуйся, – Никак повернул голову. – Меня тут каждая… собака знает!

Михалыч постоял, пиная сапогом снег. Досмотрел, как Никак исчез за стволами. Вздохнул холодным воздухом и вернулся в машину.

Вдали показалась колокольня.

Мысль насчет церкви была матери. Прямо перед отъездом отозвала Михалыча, еще завтракавшего, в сторонку. Сказала шепотом, что хотела бы заглянуть в церковь, если попадется по дороге. Михалыч дернул головой – в чем проблемы, заглянем.

Сам Михалыч был скорее атеистом. Не столько из убеждения, сколько сам не знал почему. Не то чтобы лень было ходить в эту церковь и стоять долгие и однообразные службы. Был он не ленивый, и службы постоять, с его-то физической подготовкой, было нетрудно. Но в церковь он не ходил, не считая обязаловок, типа венчаний и отпеваний, но это случалось нерегулярно. Друзья и знакомые женились редко, предпочитая современные отношения, а умирали от силы раз в год, а то и реже.

Родители его, кстати, были тоже неверующие, хотя оба из деревни. Отец даже посостоял недолго в партии, пока она еще была. Ни икон, ни книг с крестиками дома не держали. Окрестила Михалыча на летних каникулах баба Маруся, с Серегой, у себя в церкви с зеленой крышей и небольшим садиком; Василий из-за своих больниц так и остался некрещеным. Крестик Михалыч по привычке носил, но с церковью его не связывал, а больше с самим собою, в смысле своего тела, вроде татушки, которые себе, кстати, не делал, пусть их педики делают. А крестик был другое дело, он как бы подтверждал, что Михалыч русский, а не кавказец или еще что-нибудь такое. Это Михалыч особенно понял, проходя службу во Владикавказе, когда их строем водили в баню. В бане он особенно чувствовал на себе этот крестик, его приятную и легкую тяжесть. Он любил поглядывать на него на своей мокрой спортивной груди, тогда как многие ребята рядом мылись без крестов. У ребят осетин, правда, крестики тоже были, это маленько сбивало настрой.

За церковь в семье отвечала Лена, ездила туда перед тем, как контракт заключать, да и просто так могла зайти, постоять в косынке. Венчаться и Катюху крестить – тоже были ее придумки. Михалыч не возражал, уважая ее настроения, да и возражать ей запаришься.

Главное, не мог догнать, для чего ему было туда ходить. Просить чего-то? Но все необходимое у него было: жена, дочь, машина. Квартира почти в элитном районе. Работа с друзьями. Турция три раза. Здоровье, опять же. Спортивное и еще молодое тело. Все, что надо, в нем нормально стучало, дышало, обменивалось веществами, напрягалось и расслаблялось. Организм работал, как толково собранный и щедро смазанный мотор, претензий нет. Или в чем-то надо было каяться? Но в чем? Не убивал, не пил, не курил. Даже правила движения и те не нарушал. Почти.

Правда, последний месяц, когда началась эта бодяга с матерью, он думал иногда ночью под аквариумом, что в чем-то, наверное, надо было покаяться. Хотя бы для профилактики, в чем-нибудь. И попросить, чтобы все стало, как прежде. Но утром он поднимался уже без этих мыслей. Потому что как прежде быть уже не могло.