Читать книгу - "Книга и братство - Айрис Мердок"

Свой лондонский дом, теперь в пригороде, в Патни, они сдали, так что Дункан остановился в отеле. Джин он послал записку, в которой просто сообщил адрес своего клуба. Ему было не до нее, его беспокоило состояние своего здоровья, он посещал клинику Университетского колледжа, где его проверяли на предмет сотрясения. О том, что ответит Джин, старался не думать. Один ответ от нее уже пришел, возмутительный, непостижимый: «Почему ты убежал?» Позже, вскоре после операции на втором глазу, пришла другая записка, в которой она сообщала, что живет с Краймондом. Письмо от Доминика Моранти подтвердило новость; тот писал, что об этом знает уже «весь Дублин». Моранти выразил ему свое сочувствие, без которого Дункан вполне мог обойтись, и возмущение тем, что «каждый» винит в случившемся Дункана, его безумную ревность. Дункана не удивило, что сплетня защищала любовников; он испытал облегчение от того, что в бестактном послании Моранти не упоминалось о главном моменте, который, конечно же, был бы куда всем интересней, если бы о нем прослышали. Вскоре после этого Дункан отправил в министерство иностранных дел официальное прошение об отставке. Он написал Джин, что ушел в отставку и живет в Лондоне. И добавил, без жалоб и нежностей: «Предлагаю тебе вернуться». Несколько дней спустя Джин ответила, что огорчена его отставкой, что остается в Дублине и ждет распоряжений относительно квартиры, машины и «недвижимости» (слово «башня» не упоминалось). В постскриптуме приписала: «Очень сожалею». Дункан попросил своего адвоката уведомить ее о получении письма.

Как позже понял Дункан, он смог равнодушно пережить всю эту отвратительную историю благодаря психологической тревоге, другой заботе, ходя, «как на работу», в «Мурфилдс». Потом он спрашивал себя, а если бы он вопил, обвинял и умолял, хотя бы в письмах; нет, в его тогдашнем состоянии он и представить себе такое не мог. Потом он горько жалел, что не попытался какими-нибудь умными, страстными доводами уговорить жену вернуться. Мстительная ненависть к Краймонду, Краймонду, которого он воспринимал почти как убийцу, отозвалась в нем ледяной холодностью к Джин. Если бы он был в состоянии думать о ней просто, с любовью, он писал бы ей многостраничные письма, омоченные слезами. Но что делать: в его воображении и в его снах между ними стоял Краймонд, тонкий, как скальпель, высокий, как курос, бледнокожий и мерцающий. Между тем, однако, его «работа» продвигалась неожиданно успешно, ни в коем случае ничего не было потеряно. К правому глазу постепенно вернулось нормальное зрение, а левый, хотя в центре и оставалось непонятное мутное «пятно», все же достаточно восстановился, помогая напарнику видеть. Он и прежде пользовался очками, и теперь со значительно более толстыми линзами надеялся вернуться к нормальной жизни: ходить и читать, что в конце концов и получилось. Более того, была даже надежда, что состояние его зрения еще улучшится и он сможет снова водить машину. «Пока вы видите не просто глазами, а мозгом, — объяснил его неунывающий врач, — и поразительно, какую невероятную коррекцию он способен производить!» Тот же врач уверил, что его «подозрительный глаз», безусловно, смотрится недурно, «очень мило», даже «поистине очаровательно».

Тяжкое это испытание отняло у Дункана все силы. Он был вынужден входить в роль слепого, лишившись возможности читать. Чувствовал холодную тень смерти, твердо решив покончить с собой, если вновь не сможет читать. Теперь же, когда он постепенно начал освобождаться от одного кошмара, им завладел другой. Душа его опять обрела способность страдать, но уже по иной причине. Ему снова и снова виделись башня, спальня, Краймонд с рубашкой в руках, Джин, оглядывающаяся через плечо, удар, его падение. Краймонд снился ему. Джин не снилась, разве что, может, в виде черного грязного пятна или черного кома, который присутствовал во многих снах. Днем и ночью он желал ее, жаждал, чтобы она была рядом, воображал ее возвращение, их примирение, счастье. Он мучился раскаянием и представлял себе бесчисленные варианты того, как можно было избежать случившегося. Следовало откровенно поговорить с Джин, а не шпионить за ней, усовестить, предостеречь, надо было защитить жену вместо того, чтобы становиться ей врагом. Следовало не уходить в отставку, а остаться в Дублине и справляться со всем там, с глазами и прочим. Она обвинила его в бегстве. Он спасался от мучений, которые могли бы вызвать у нее сострадание, слишком быстро смирился с поражением вместо того, чтобы сражаться до победы. Теперь было слишком поздно… или нет? Его парализовала ненависть к Краймонду… или это был страх?

Дункан не позаботился сообщить о своем возвращении никому из друзей. В это время Джерард, Дженкин и Роуз были в Лондоне: Джерард работая в аппарате правительства, Дженкин преподавал в политехническом, Роуз занималась журналом. Конечно, новость о том, что Дункан ушел в отставку, разошлась очень быстро, потом узнали, что его брак расстроился, и, наконец, что третьим в треугольнике был Краймонд. Джерард, первым услышав новость от друга в министерстве иностранных дел, позвонил Дженкину, затем Роуз, те ничего об этом не знали. Роуз сказала, что ей показалось странным, когда Джин не ответила на ее письмо, а переписывались они часто. Джерард, который переписывался с Дунканом лишь oт случая к случаю, теперь тоже заметил, что от того нет никаких известий. Дженкин вообще почти никому не писал. Джерард взялся проверить все умножающиеся слухи и пришел к заключению, что молва говорит правду. Ситуация была явно не для телефонного разговора. В любом случае у них не было привычки обсуждать что-то по телефону. Джерард сказал, что они должны что-то предпринять, как люди не посторонние для Дункана. Набросав несколько вариантов, он наконец послал Дункану в высшей степени тактичное письмо в Дублин, где, как думал (не представляя, что тот столь быстро уедет оттуда), еще находится его друг. Написала письмо и Роуз, но адресованное Джин, тоже осторожное, хотя очень краткое и совсем в ином духе, нежели Джерард. В обоих письмах не говорилось «о главном», лишь упоминалось о том, что они слышали нечто и выражают свое беспокойство и сочувствие. Дженкин послал Дункану открытку со словами: «Благополучия! С любовью, Дженкин». Открытку выбирал тщательно (это был мирный пейзаж Сэмюела Палмера) и положил ее в конверт. Сии послания в должное время проделали путь обратно, в Лондон, в клуб Дункана, где он регулярно забирал свою почту, надеясь когда-нибудь снова получить весточку от Джин. Между тем Роуз, Джерард и Дженкин держали постоянную связь друг с другом и встретились в доме Джерарда в Ноттинг-Хилл, чтобы обсудить ситуацию. (К этому времени Робин Топгласс уже женился и переехал в Канаду.) Они единодушно склонились к тому, чтобы всю вину возложить на Краймонда. Потом стали сравнивать свои мнения о нем, повторяя, что не должны руководствоваться неприязнью к его политическим взглядам. И пришли к заключению, что приверженность к экстремистскому воинствующему социализму многое говорит о его личности, что он «шальной», непредсказуемый человек. Согласились, что, хотя уважали и отдавали ему должное в Оксфорде, по-настоящему не знали его. Искренне тревожились о Джин и Дункане, однако было все же любопытно, что произошло. Все эти разговоры (когда они бесконечно повторяли: «Конечно, мы не знаем фактов!») ничего не решили, но в них родилась крайняя неприязнь Роуз к Краймонду, которая поздней сыграла важную роль. И никто из них не знал, где находится Дункан.