Читать книгу - "Человек под маской дьявола - Вера Юдина"

Память о Холокосте необходима,

чтобы наши дети никогда не были жертвами,

палачами или равнодушными наблюдателями.

(Иегуда Бауэр).

Беда пришла к нам в дом, вскоре после смерти Генриетты. В то время Варшава уже стала зоной активных боевых действий. Повсюду стреляли: повстанцы, оставшиеся в живых евреи. Союзники бомбили город с неба. Спокойному быту нашего дома пришел конец.

Все служащие в доме, были приходящими. Рано утром, ни свет, ни заря, они под конвоем приходили долгой и опасной дорогой из гетто, а поздно вечером возвращались обратно. Только Янушу, как личному учителю Александра, по всем правилам хороших домов Европы, мы выделили маленькую комнатку на чердаке. Я уверена, что Генрих пошел на это больше из соображений личной безопасности, чем из-за человеческого сострадания, ведь возвращаться Янушу было некуда, да к тому же каждый раз ходить мимо караула, было опасно и могло однажды навести на всех нас беду. Но я была благодарна, даже за это.

Не смотря на мои уговоры позволить и остальным служащим оставаться в нашем доме, Генрих был непреклонен. Он жестко ответил мне: «Нет!», и добавил: «Анни, ты слишком далеко заходишь».

Однажды я спустилась вниз, как раз к тому времени, когда конвой обычно приводил наших служащих. Зрелище это было ужасное, горстка людей, сопровождаемая вооруженными солдатами, шла через город пешком, и в жару и в холод, и в снег и в дождь. Нельзя было останавливаться или замедлять ход. Один из наших работников, в один из дней не выдержал такой нагрузки, и скончался по дороге. Он просто упал и больше не поднялся. Ева рассказывала мне, что их колонна даже не затормозила, только офицер, для того чтобы убедиться в смерти несчастного, пустил тому пулю в лоб.

Часы показывали семь утра, начинало светать, а в доме по-прежнему царила мертвая тишина. С кухни не доносилось ни звука. Было тихо и в подсобных помещениях, и никто не расчищал главную дорожку и никто не натирал до блеска окна. Дом словно вымер.

Я то и дело подбегала к окну у парадной двери и каждый раз тревожным взглядом окидывала улицу. Надеясь, что еще минута и из-за домов появится колонна дорогих моему сердцу людей и все пойдет своим чередом. Но время шло, по улице проходили только чужие и не знакомые мне люди.

Не в силах больше теряться в догадках, я поднялась к Генриху. Он не спал. Сидел в кресле у окна и читал газету.

— Где наши люди? — с порога спросила я.

Генрих опустил газету, бросил на меня спокойный, молчаливый взгляд и пожал плечами. Я могла бы ему поверить, если бы не успела слишком хорошо изучить.

— Они разве еще не пришли? — в голосе его скользила презренная мне фальшь, он снова что-то скрывал от меня.

Я захлопнула дверь и прошла на середину спальни.

— Генрих! — воскликнула я. — Что происходит?

Генрих тяжело вздохнул, видимо собираясь с силами, не зная как произнесли страшную правду.

— Мы уезжаем в Берлин. Служащие нам больше не нужны. — Сообщил он.

— Когда?

— Через два дня.

— Хорошо, два дня еще должны пройти. Пусть сейчас их приведут! Они нужны мне! — требовательно воскликнула я.

Генрих вскочил и отбросил газету, в глазах его вспыхнула ярость. Он сжал кулаки, затем глубоко вдохнул, успокаивая себя и ответил, не глядя мне в глаза:

— Это не возможно, Анни, их уже увезли.

Сердце сковали тиски ледяного ужаса.

— Куда?

Он поднял взгляд, и ему не надо было отвечать, я прочитала ответ в его подлых глазах.

— Нет! — закричала я, мне захотелось наброситься на него, но я бросилась из комнаты.

Он вновь предал меня. Он обещал, но предал меня и тех, кто ему доверял! Вновь рыдания душили горло, а по щекам побежали слезы. Я сбежала вниз, выбежала из дома и бросилась в ту сторону, где должно было находиться то самое гетто. Я задыхалась, слезы застилали глаза скрывая дорогу, но я продолжала бежать в неизвестность. Бежать в никуда. Бежать от страшного человека, поселившегося в моем сердце.

Генрих выбежал за мной. Я не видела его. Я только слышала его глухие шаги у себя за спиной. Как могла, я старалась бежать быстрее, все еще надеясь успеть. Я не знала, что буду делать, и как буду спасать всех своих людей, но не могла даже представить себе той мысли, что больше не увижу их никогда. Никогда не увижу Евы, не поймаю случайно ее печальный и молчаливый взгляд, никогда не услышу ее голоса. Никогда не поговорю с Натаном, с Яковом, с Рами. С этими людьми я провела так много времени, и больно было даже представить себе, что их коснулась та же беда, что и остальных евреев оккупированной Польши. Мы часто стараемся закрывать глаза и не проникаться к чужому горю, если оно не касается наших близких, не касается людей, которых мы знаем. Так и я, жила в огромной паутине лжи, закрывая глаза на все, что происходит вокруг. Люди которых я знала, были в безопасности и мне было все равно, что творится вокруг. Я не прикасалась к той правде. Боялась. Но судьба как всегда переиграла меня, наказывая за безразличие.