Читать книгу - "HHhH - Лоран Бине"

62

Именно судетскому кризису мы обязаны появлением первых неопровержимых доказательств безумия Гитлера. В то время любое упоминание Бенеша и чехов приводило фюрера в такое бешенство, что он мог полностью потерять самоконтроль. Сохранились свидетельства людей, видевших, как у него выступала пена у рта, как он катался по полу и кусал ковер. Из-за подобных припадков он довольно быстро заполучил в кругах, еще враждебных нацизму, прозвище Ковроед (Teppichfresser). Не знаю, сохранилась ли у него привычка в приступе ярости грызть ковры надолго или симптом после Мюнхена исчез[77].

63

28 сентября 1938 года. До Мюнхенского соглашения остается три дня. Мир затаил дыхание. Поведение Гитлера становится все более угрожающим. Чехи понимают, что, отдав Германии естественную преграду, которую представляют собой Судеты, они погибнут. Чемберлен заявляет: «Сколь ужасной, фантастичной и неправдоподобной представляется сама мысль о том, что мы должны здесь, у себя, рыть траншеи и примерять противогазы лишь потому, что в одной далекой стране поссорились между собой люди, о которых нам ничего не известно. Еще более невозможным представляется то, что уже принципиально улаженная ссора может стать предметом войны».

64

Сен-Жон Перс[78]принадлежит к той же плеяде писателей-дипломатов, что Клодель или Жироду, – плеяде, для меня отвратительной. В его случае это инстинктивное отвращение кажется мне наиболее оправданным: достаточно вспомнить, как он вел себя в сентябре 1938 года.

Алексис Леже (таково настоящее имя Сен-Жона Перса, и оно ему очень подходит[79]) сопровождал Даладье в Мюнхен в качестве генерального секретаря Министерства иностранных дел, и этот пацифист, а одновременно сторонник войны до победного конца, неустанно трудился, убеждая французского премьера в необходимости принять все требования немцев. При нем явились узнать судьбу своей страны представители Чехословакии, просидевшие двенадцать часов в соседней комнате, потому что соглашение решили подписывать без них.

Гитлер и Муссолини уже ушли, Чемберлен демонстративно зевает, Даладье с трудом притворяется надменным, чтобы скрыть, как нервничает. Когда убитые известием чехи спрашивают, требуется ли от их правительства ответ или заявление, Даладье лишается голоса – возможно, от стыда (лучше б их всех там удушил этот стыд!), и за него высказывается Леже. Высказывается с таким высокомерием и такой развязностью, что тогдашний его собеседник, министр иностранных дел Чехословакии, впоследствии не смог удержаться от короткого замечания, над которым нам всем стоит поразмышлять: «Это же француз!»

Сговор состоялся, никакого ответа никто не ждет, но правительству Чехословакии следует прислать в тот же день, не позднее 15.00 (а было три часа ночи), своего представителя, чтобы тот присутствовал на заседании комиссии, которой поручена реализация соглашения. А в субботу в Берлин должен прибыть еще один делегат из Чехословакии – окончательно договориться обо всех деталях освобождения Судет. По мере произнесения всех этих распоряжений голос дипломата крепчал, тон становился все тверже. Один из двух стоявших перед ним чехов разрыдался. Тогда, словно желая оправдать свою жесткость, он поспешно добавил, что обстановка становится опасной для всего мира. Кроме шуток!

Получается, смертный приговор Чехословакии, самой любимой моей стране, произнес – и произнес почти перформативно[80]– французский поэт.

65

У дверей мюнхенского отеля, где остановился Алексис Леже, его встречает журналист:

– А скажите-ка, господин посланник, вы ведь, наверное, испытываете сейчас, когда договор подписан, некоторое облегчение?

Генеральный секретарь Министерства иностранных дел Французской республики, помолчав, вздыхает:

– Ну да, облегчение… как когда наделаешь в штаны.

Этого запоздалого, сдобренного остротой признания недостаточно, чтобы компенсировать низость, которую он себе позволил. Сен-Жон Перс показал себя полным дерьмом. Сам бы он со смехотворной жеманностью чопорного дипломата сказал «экскрементами».

66

Газета «Таймс» о Чемберлене: «Ни один завоеватель, возвратившийся с победой с поля брани, не был увенчан столь благородными лаврами».

67

Из речи Чемберлена в Лондонском аэропорту. «Дорогие друзья, второй раз в истории британский премьер-министр возвращается из Германии и с честью привозит мир, – объявил он восторженной толпе, размахивая подписанным в Мюнхене соглашением. – Уверен, что это мир до конца наших дней. Идите домой и спите спокойно».

68

Министр иностранных дел Чехословакии Крофта[81]– послам Англии, Франции и Италии в Праге: «От имени президента республики и правительства я заявляю, что мы подчиняемся решению, принятому в Мюнхене без нас и против нас. Мне нечего добавить… Все кончено. Сегодня наша очередь – завтра настанет очередь других!»[82]

69

В силу какого-то ребяческого буквоедства мне казалось неудобным приводить тут самое знаменитое французское высказывание об этом темном деле, но я не могу не процитировать Даладье. «В военном министерстве собрались все министры. Они поздравляют Даладье и увлекают его к окну. Толпа требует его! Овации.