Читать книгу - "Дух геометрии - Алиса Ханцис"

Мне всё никак не давали покоя слова водопроводчика о том, что кому-то могут не понравиться мои вешки. Следующую съемку я планировала делать не раньше ноября; и все-таки, не выдержав, отправилась туда снова – без инструментов, без змея, налегке.

Утро выдалось туманным, и Тасманов мост был как никогда похож на коромысло: его ноги уходили в белесую хмарь, не достигая воды. Я слушала Жарра – «Кислород», но, выйдя из автобуса, поняла, что превысила дозу, и дальше карабкалась в тишине, как альпинист.

Водопроводчик, разумеется, порол горячку – или просто от души выдумывал, надеясь познакомиться с иностранкой. По правде говоря, я бы и сама была рада с кем-нибудь тут познакомиться. В университете как-то не выпадало случая: лекций у будущих докторантов не было, а в лаборатории не особо поболтаешь, там каждый занят своим. В клубы и бары меня не тянуло. Оставался плавательный бассейн в Кларенсе, куда я ездила три раза в неделю, но самыми общительными там были пенсионеры – бодрые старички и старушки, не спеша бороздящие пахучую воду.

У десятой вешки меня настигла негромкая музыка, словно бы разлитая в сыром воздухе. Тягучие звуки карабкались всё выше и спускались той же дорогой назад: простая разминка для пальцев. Я пошла на звук; его источником оказался одноэтажный коттедж с крышей цвета тасманийского лосося. Дощатую беленую стену оплетал сухой скелет виноградной лозы. Музыка доносилась из эркерного окна, глядящего на улицу. Это был духовой инструмент, и сейчас он звучал иначе: не пел, а ворковал низким грудным голосом. Зачарованная его красотой, я остановилась у ограды. За окном мелькнул силуэт музыканта. Интересно, школьник он или взрослый? По росту не поймешь.

Вдалеке затарахтел мотороллер, и из-за угла показался ярко-зеленый жилет почтальона. Трубач продолжал играть, словно шум ему не мешал, но когда мотороллер поравнялся с домом, музыка стихла. Почтальон, сбавив ход, сунул в ящик пару конвертов. Минутой позже дверь открылась, и на крыльце появился мужчина в свитере и спортивных штанах. Шея его была обмотана желто-черным полосатым шарфом, и я подумала, что дома у него, наверное, так же холодно, как у нас. Музыкант (это ведь был он?) вынул письма из ящика и, заметив меня, улыбнулся – так здесь обычно делали, поймав чужой взгляд. Ему было лет сорок, вряд ли больше, хотя на висках уже белела седина – будто краской мазнули. Большие очки в темной оправе, мягкая складка над верхней губой и чуть рассеянный взгляд: должно быть, мыслями он был по-прежнему в своих гармониях.

– Я слушала музыку, – Надо же было объяснить, почему я тут торчала. – Очень красиво. Это вы играли?

– Да, – он смутился. – Репетирую. Ничего особенного, рутинная работа.

– А что это за инструмент?

– Французский рог.

– Надо же, никогда о таком не слышала.

– Наверняка слышали, – он улыбнулся шире, уверенней. – Помните, у Рихарда Штрауса: «пу-пу-пу-пуу-ру, пу-пу-пу-пуу-ру…».

Напевая, он дирижировал себе свободной рукой. Очки его при этом задорно поблескивали.

– И вы играете в оркестре?

– В Тасманийском симфоническом, – он махнул конвертами в сторону реки. Потом добавил что-то вроде: «Вот так» и замолчал. Взгляд снова стал отсутствующим, лишь на губах по-прежнему блуждал призрак улыбки.

– Ну, не буду вас задерживать. Удачи с репетицией.

– Спасибо. Приятно было поболтать.

«Пу-пу-пу-пуу-ру, пу-пу-пу-пуу-ру» – вертелось у меня в голове всю дорогу. Ужасно привязчивый мотивчик. Где-то я его слышала; по радио, наверное.

Дома я заглянула в словарь и обнаружила, что французский рог – это валторна. Так было немного понятней, хотя четких образов в сознании все равно не возникало. Прежде я не слушала оркестровой музыки, если не считать маминого Поля Мориа да обрывков каких-то рявкающих медью симфоний, долетавших иногда из телевизора. А тем временем рядом со мной жили люди, для которых рутинной работой было извлекать из инструментов удивительные звуки. Наверное, при такой жизни от музыки устаешь. Как хорошо, что я только слушатель.