Читать книгу - "Андерманир штук - Евгений Клюев"

Сейчас можно заехать цветов купить и – тортик какой, очень будет мило. Любящая дочь освобождает отца от забот о внуке. Только б они не заупрямились оба… но меня-то тоже можно понять: не одной же мне оставаться, в самом деле! Когда Геннадий наконец уберется, я имею в виду. А можно им, кстати, отцу со Львом, сколько-нибудь времени дать… на сборы… месяц. Нет, двух недель хватит: чего там собирать-то особенно?

Уже через полчаса Леночка снимала шубку в прихожей Антона Петровича. Тот встречал ее один: Льва дома не было. Чмокнула в нос, улыбнулась цирковой улыбкой – Антон Петрович только руками развел:

– Экая ты непринужденная у меня…

– А где Лев?

– На свидании.

Леночка сделала большие глаза, но тут же и услышала:

– Непропорционально получилось. Раньше лучше было.

– Ну па-а-ап!.. А что за девочка, из хорошей семьи?

– Из восьмого «А».

– Я про семью спрашиваю!

Между тем в гостиную уже влетел Лев – весь-как-божия-гроза.

– Дед Антонио!.. Ой, Леночка, привет.

Она давно уже не возражала против «Леночки»… да и чего ж возражать-то? Даже весело: как будто они однокашники. Некоторые, правда, осуждают: что это, дескать, за отношения такие… ненормальные? Почему ненормальные, если она почти как его сестра выглядит: он, вон, большущий… ни за что не скажешь, что несовершеннолетний!

– Лев, это мама, стало быть, – сказал Антон Петрович, сам не поняв зачем.

– Ты думаешь, он мог это забыть? – расхохоталась Леночка словно в манеже и даже умудрилась потрепать Льва по волосам, пока тот шнурки на ботинках развязывал. Правда, он очень быстро управился – молниеносно. – Ты думаешь, Лев мог забыть маму?

– Мог, – ответил Лев.

Ясным голосом, без улыбки.

– Мог? – растерялась Леночка.

– Мог-ли-не-мог-ли-а-штаны-намокли, – Антон Петрович будто заранее подготовил этот куплет, на случай чего.

Лев прыснул.

«Совсем ребенок еще», – подумала Леночка.

– Там торт в прихожей, – сказала она ему.

Лев стоял где стоял и смотрел на нее. Причем как-то бесстыже смотрел: так на людей не смотрят. Так на животных смотрят: на собак, кошек… на зверей в зоопарке. С интересом естествоиспытателя.

«Или совсем уже не ребенок».

– Там торт, говорю, в прихожей…

– …топчется, – неожиданно закончил Лев и вздохнул.

– Я чай пойду ставить, – сказал Антон Петрович.

– Лучше я, – и Лев, не дожидаясь согласия, исчез в кухне.

– Какой-то он странный сегодня, нет? И глаза красные… – Леночка встряхнула кудряшками.

– Ночь, небось, не спал, – пожал плечами дед Антонио. – Посидим на диванчике?

– Ты меня извини, пап… – полуприсаживаясь на валик дивана, чревовещательным каким-то голосом начала Леночка (казалось, сама удивляясь произносимому ею). – Я так ведь на твой аттракцион и не собралась: то одно, то другое. С Геннадием, видишь ли… да и вообще. Ты извини, ладно?

– Так… за что ж?

– Что я так аттракциона твоего и не видела…

– Да ведь один только раз я его и работал… в юбилейном, так сказать, представлении… От остальных отказался. Вернее, мне… но нет, сначала я сам отказался.

– И что же…

– Да все в порядке, Леночка, какая разница! Вот… афиша тогда с Цветного куда-то делась… а в ней весу тонна. Представляешь, исчезла – на следующий же день! Говорили, что Маневич украл…

Леночка кивнула, без интереса. И встала с дивана, и пошла вышагивать по узенькой зеленой полоске посередине ковра – как в детстве, стараясь не наступать на коричневые квадраты.

– Я вот зачем пришла… Ты как живешь?

– Хорошо живу. А что?

– Нет, ничего, – Леночка вздохнула и решительно встала в центр крайнего слева квадрата, – просто я пришла узнать… как ты живешь.

– Я хорошо живу! – чуть ли не с досадой повторил Антон Петрович. – У тебя-то что случилось?

– Нет-нет, у меня ничего. Эко я эту полоску зеленую за всю жизнь утоптала… не полоска, а тропинка стала настоящая… даже не видно, что зеленая.

– Леночка, не томи подходами… скажи в чем дело и – …

– …иди? Скажи-в-чем-дело-и-иди, да? – Она перешла в центр второго по счету квадрата, словно в наступление перешла.

– Ты воевать сюда? Так у меня ружье заржавело…

Антону Петровичу вдруг нестерпимо захотелось обратно в манеж, где вечер за вечером можно было бы перепиливать Леночку пилой. Перепиливать, перепиливать, перепиливать – видя вот эти ее прекрасные пустые глаза и вот эту ее идеальную улыбку, набитую замечательного качества зубами.

М-да… ты не отеццо, ты изверго – так это называлось «по-русски» у Джулии Давнини, которая, кажется, не простила ему выбора Леночки в ассистентки. Как будто у него был выбор! Леночка хотела только в цирк, но боялась цирка пуще смерти – просто всего в цирке боялась. Трапеций, канатов, трамплинов, горящих обручей, животных… дрессированных собачек – и тех боялась. А тут цирк, тут по-другому не может быть… это работа опасная. Ну па-а-ап… твоя же – безопасная! Да, моя безопасная: если не верить в то, что в цирке нет ничего понарошку. Конечно, золотую ленту из собственного пищевода ты не по-настоящему тянешь, ан… вдруг не успеешь всю вытянуть, вдруг – задохнешься? Шанс невелик… но он всегда есть! Да ну, па-а-ап… это же трюк! Трюк? Трюк, Леночка…

С ее появлением в программе Антонио Феери затосковал: высокий, тайный смысл фокусничества, который тогда только начал вырисовываться, пропал для него. Леночка настолько не верила в творимое им на арене, настолько всем существом своим отрицала самую возможность присутствия в мире чудесного, что перепиливание ее сначала сделалось для Антонио Феери скучной работой, а потом…

Он никому не рассказывал об этом. Да и кому такое расскажешь! Кому объяснишь, какими жуткими и острыми чувствами наполняет сердце смерть куклы? Смерть той, которая умереть – не может, для которой и смерть – игра. Сколько ему… семь лет. Или восемь, но не больше. Зимнее утро, снег скрипит, папка с завязочками качается, а в голове «пам-пампарам-пампарам-пам-пам, пам-пампарам-пампарам-пам-пам, пам-пампарам-пампарам-пам-пам, пам-пампарам-пам-пам-пампарам…» Чайковский. «Болезнь куклы»? «Смерть куклы»? «Похороны куклы»? Скорее всего, «Смерть куклы»: что-то уже после болезни, но еще до похорон… или не было там ничего между, а только – болезнь и похороны, друг за другом? Но больных не хоронят! Хоронят мертвых… Значит, было – между болезнью и похоронами, не могло не быть: «Смерть куклы» там была! Она и игралась потом памятью – все время: «пам-пампарам-пампарам-пам-пам, пам-пампарам-пампарам-пам-пам, пам-пампарам-пампарам-пам-пам, пам-пампарам-пам-пам-пампарам…» Ибо путь от болезни к похоронам только один, у всех один: смерть. Да и пальцы помнят – помнят себя п-а-л-ь-ч-и-к-а-м-и: замерзли, слушаются плохо, но – дело святое: домашнее задание… играй, дитя! А холод потустороннего – он насквозь пронизывает, от него костенеешь. Ах, Петр Ильич, Петр Ильич! Жестокие какие игры, жестокие какие мысли!