Читать книгу - "Жизнь во время войны - Люциус Шепард"

– Ага,– ответил Минголла; странно было слышать собственные мысли из уст существа, слишком похожего на гоминида.

– Я прихожу сюда, – продолжал мальчишка,– и слушаю ветер. Слушаю, как он поет в железе. И узнаю от него разные вещи. Вижу будущее,– Он ухмыльнулся, обнажив почерневшие зубы, и махнул рукой в сторону Карибского моря,– Будущее течет туда.

Минголле понравилась шутка. Он чувствовал в мальчишке родственную душу – не каждый умудрился бы шутить в такой ситуации, – однако не зная, как лучше это выразить.

– Ты хорошо говоришь по-английски, – сказал он наконец.

– Бля! А ты чего думал? Раз мы живем в джунглях, то говорим как звери? Бля! – Он сплюнул за край моста. – Я всю жизнь говорю по-английски. Гринго тупые, им испанский не выучить.

Сзади раздался девичий голос, резкий и категоричный. Дети подошли поближе и выстроились футах в десяти от них, свирепо глядя на Минголлу; девочка стояла чуть впереди. Запавшие щеки, глубоко посаженные глаза. Крысиные хвосты волос прикрывают грудь. На костлявых бедрах драная юбка, ветер задувал ее между ног. Мальчишка подождал, пока она договорит, и выдал в ответ длинную тираду, подчеркивая фразы стуком медной рукоятки, так что каждый удар высекал из бетона искры.

– Это Грацелла, – объяснил он Минголле. – Говорит, тебя надо убить. Но я сказал, что некоторые люди стоят одной ногой в смерти, и если такого убьешь, то смерть заберет и тебя тоже. И знаешь что?

Минголла ждал.

– Это правда, – сказал мальчишка. Он сжал руки, переплел пальцы и покрутил ими, показывая, какой прочный получился замок. – Ты и смерть – вот так.

– Может быть, – согласился Минголла.

– Это правда, – настаивал мальчишка. – Мне мост сказал. Сказал, что я не пожалею, если дам тебе жить. Скажи ему спасибо – эта магия, в которую ты не веришь, спасла твою жопу. – Он опустился на бетон и свесил ноги с моста. – Грацелле плевать, будешь ты жить или умрешь. Она против меня – без меня она будет вождь, ну и, ты понимаешь, не терпится.

Девочка холодно встретила Минголлин взгляд. Ведьма-ребенок: прорези глаз, ежевичного цвета волосы и торчащие ребра.

– Куда вы собрались? – спросил Минголла у парнишки.

– Всегда мечтал жить на юге,– ответил тот. – У меня будет большой сарай с золотом и кокаином.

Девочка опять завела свою речь, и он крикнул ей что-то в ответ.

– Что происходит? – спросил Минголла.

– Все то же говно. Я сказал, что, если она не заткнется, я ее выебу и выброшу в реку.– Он подмигнул Минголле. – Грацелла у нас целка, вот и волнуется.

Небо серело, на востоке разгорались розовые полосы. Из джунглей вылетали птицы, собирались над рекой в стаи. Мальчишка мотнул головой, чтобы волосы не лезли в глаза, вздохнул и уселся поудобнее. Минголла заметил у него на груди сетку вздутых рубцов: ножевые раны, которые никто не обрабатывал. В длинных волосах застряли травинки, некоторые были специально привязаны бечевками – примитивные украшения.

– Скажи мне, гринго, – доверительно проговорил мальчишка, – говорят, в Америке есть машина с душой человека. Правда?

– Ну, можно сказать и так, – согласился Минголла. – Ага, есть.

Парнишка мрачно кивнул: его подозрения подтвердились.

– А еще говорят, американцы построили в небе железную планету.

– Еще не достроили.

– А в доме вашего президента стоит камень, в котором сидит душа мертвого колдуна.

– Сомневаюсь, – сказал Минголла после некоторого раздумья.– Хотя кто знает... может быть.

Розовые полосы на востоке краснели, раскрывались широким веером. Лучи света устремлялись ввысь и мазали розовато-лиловой краской животы низких облаков. Дети что-то бормотали в унисон – получался речитатив. Они говорили по-испански, но голоса перемешивались, слова звучали гортанно и зло – язык троллей. Слушая этот речитатив, Минголла представил, как дети сидят вокруг костра в бамбуковой чаще. Окровавленные ножи воздеты над свежей добычей и повернуты к солнцу. Зелеными ночами среди густой, как на картинах Руссо[11], растительности дети жмутся друг к другу; на ветках чуть выше голов свернулись кольцами янтарноглазые питоны.

– Гринго, бля,– воскликнул мальчишка.– В какое херовое время мы живем,– Он мрачно уставился в реку, ветер шевелил тяжелые клубки его волос.

Глядя на этого пацана, Минголла понял, что завидует. При всей убогости, обезьяний король был вполне доволен своим местом в мире, уверен в его природе. Возможно, он заблуждался, но Минголла завидовал его заблуждениям, а особенно – мечтам о золоте и кокаине. Его собственные мечты развеяла война. Сидеть перед мольбертом и мазать красками холст ему уже давно расхотелось. Как и возвращаться в Нью-Йорк. Все эти месяцы главным в его жизни было выжить, и все равно он постоянно спрашивал себя, что пророчит это выживание, а теперь уже не знал, сможет ли вернуться. Он вжился в эту войну, привык дышать ее токсинами, и в Нью-Йорке он просто-напросто задохнется мирным воздухом. Война стала его новым домом, местом, где он мог жить.

Истина потрясла его со всей силой озарения: теперь Минголла знал, что ему делать.

Бейлор и Джилби подчинились своей природе, а значит, и ему нужно подчиниться своей, при том что она предлагает ему не такой уж большой выбор. Минголла вспомнил историю Тио Мойсеса о президентском пилоте и рассмеялся про себя. В каком-то смысле его друг – парень, которого он упоминал в неотправленном письме, – был прав, когда говорил об этой войне, да и вообще обо всем мире. Мир полон схем, узоров, совпадений и циклов, якобы указывающих на работу магической силы. Но эти же узоры и циклы – лишь отражение скрытых природных процессов. Чем дольше человек живет, тем богаче его опыт и тем сложнее становится его жизнь, пока в конце концов его не опутывают столько взаимодействий, такая паутина обстоятельств, чувств и событий, что никакая ерунда уже не кажется ему ерундой, все требует толкований. Толкования, однако, – пустая трата времени. Даже логические построения – и те в большинстве лишь попытки загнать таинство в клетку и запереть за ним дверь. Логика не убирала из жизни тайну. Столь же бесполезно было хвататься за узоры, следовать им, подчиняться мистическим законам, якобы в них выраженным. Оставался последний, но реальный путь – фортификация. Смириться с таинством, с непостижимостью и защищать себя от нее. Укрепить паутину, вычистить темные углы, провести сигнализацию. Изобретать планы нападения. В собственном лабиринте стать чудовищем – злобным и одиноким, как судьба, которой так хочется избежать. Агрессивное непротивление не было доступно пилоту из рассказа Тио Мойсеса, сам же Минголла – хотя подобную возможность и представлял ему Пси-корпус – просто ее упустил. Теперь он это видел. Вместо того чтобы бросать вызов опасности и готовиться к ней заранее, он лишь вяло на нее отвечал. Но теперь, думал Минголла, все будет иначе.