Читать книгу - "Каменный ангел - Маргарет Лоренс"

Все было бы просто замечательно, если бы не резкий голос Дорис, напоминающий писк запыхавшейся мыши. Она считает своим долгом объяснять мне все, что видно из окна. Наверное, держит меня за слепую.

— Ну надо же, как все зелено вокруг! — говорит она, как будто поражаясь тому, что поле не алое, а ольха почему-то не цвета морской волны. Марвин молчит. Равно как и я. Разумному человеку тут сказать нечего.

— Урожай вроде бы будет хороший, — продолжает она. И это я слышу от человека, который всю жизнь прожил в городе и не отличит овса от осота. — Ой, а черники-то вдоль канавы! В этом году прямо раздолье. Как созреет, надо будет на варенье насобирать — как думаешь, Марв?

— Косточки будут застревать в протезе, — говорю я, не в силах удержаться. Она носит зубные протезы, в то время как я каким-то чудом до сих пор сохранила собственные зубы. — Из черники лучше делать вино.

— Тем, кто его употребляет, — обиженно фыркает она.

Дорис всегда использует глагол «употреблять» в отношении вина и табака, подчеркивая некую непристойность этого занятия.

Но вот она уже снова в образе жизнерадостного экскурсовода.

— Глядите-ка, черные телята! Какая прелесть!

Если бы ей хоть раз в жизни довелось брать их за только что высунувшиеся головы и вытаскивать из чрева матери, она бы называла их какими угодно словами, но только не прелестью. Признаться, я и сама всегда симпатизировала существам, с трудом появляющимся на свет и не знающим, что их здесь ждет. Но Дорис — та в этом ничего не смыслит, зато бурно восторгается при виде телят, вот что меня раздражает. Впрочем, почему это я решила, что она в этом ничего не смыслит? Она родила двоих детей, так же как и я.

— Дорис, ты закроешь когда-нибудь рот? — говорит Марвин, и, возмущенная, она лишь беззвучно шлепает губами, словно камбала.

— Марвин, ну зачем же так грубить? — Странно, но я на ее стороне, хоть никто и не скажет мне за это спасибо.

Дальше мы едем в молчании, и вдруг я вижу черные железные ворота. Я ничего не понимаю. Почему Марвин сворачивает с дороги и заезжает в открытые ворота? Причудливые завитушки кованых букв складываются в знакомое мне слово: СИЛЬВЕРТРЕДЗ.

Я высвобождаюсь из моего подушечного футляра и вцепляюсь в сиденье. Пульс зашкаливает, сердце стучит, как у обезумевшей от страха птицы. Я пытаюсь взять себя в руки. Надо как-то успокоить сердце, иначе оно разобьется о грудную клетку. Но оно буйствует, пытаясь вырваться на волю.

— Марвин, куда мы едем? Скажи, куда?

— Не волнуйся, — говорит он. — Мы просто…

Я тянусь к двери, пытаюсь совладать с ручкой и поднять кнопку.

— Я туда не пойду. Слышите? Не пойду! Я выхожу. Сейчас же, сию минуту. Выпустите меня!

— Мама! — Дорис хватает мою руку, снимая ее с блестящего и манящего металла. — Ну что вы делаете? Вы же выпадете из машины и убьетесь.

— Тебе-то какое дело? Я хочу домой…

Я даже не вполне понимаю, какие именно слова слетают с моих уст. Мною овладел страх — примерно то же чувство мы испытываем, когда на нас надевают эфирную маску и мозг приказывает телу: «Бейся, борись до последнего!», но оно уже наполовину спит, скованное и обездвиженное наркозом.

Могут ли они меня заставить? Если я буду сопротивляться, не попросят ли они какую-нибудь крепенькую нянечку меня утихомирить? А может, свяжут по рукам и ногам? Выдадут за буйно помешанную? Боже, как я боюсь этого места. Я даже не могу на него смотреть. Это выше моих сил. Есть ли там стены и окна, двери и комнаты, как в любом жилом здании? Или одни стены? Может, это мой мавзолей, куда меня положат, как египетскую мумию, завернутую в подушки и собственную плоть и по недосмотру забальзамированную заживо? Нет, не может быть, здесь какая-то ошибка.

— Как это подло, — слышу я свой отвратительный жалкий стон. — Я даже вещей своих не взяла…

— О Боже, — ошеломленный и извиняющийся возглас Марвина. — Ты что же, подумала, что мы тебя здесь оставим? Мы только хотели, чтобы ты взглянула на это место, мама, вот и все. Надо было сказать. Говорил же тебе, Дорис, надо было все объяснить.

— Ну конечно, — парирует она. — Дорис во всем виноватая. Да если б мы ей сказали, ни за что б она не поехала, ты же знаешь.

— Заведующая пригласила нас на чашку чая, — говорит Марвин через плечо в мою сторону. — Вроде как на экскурсию. Посмотреть, как тебе тут понравится. Она говорит, многие так же себя ведут: сначала боятся, а потом им здесь нравится…

В его голосе столько надежды и отчаяния, что я больше не могу возражать и замолкаю. Я снова начинаю волноваться о судьбе моего дома. Неужели он думает, что после стольких лет проживания дом перешел в его владение? А может, он и правда теперь его? Да, он красил время от времени стены в комнатах, починил обогреватель, построил заднее крыльцо и много чего еще понаделал — ну и что? Означает ли это, что он купил его без моего ведома, вместо денег заплатив поддельной валютой — временем и трудом? Нет, это невозможно. Я не признаю этой сделки. И все же сомнения остаются.

Заведующая оказывается грузной женщиной, разменивающей, по моей оценке, шестой десяток и облаченной в синюю униформу и маску профессиональной благожелательности. На лице — то самое выражение абсолютного всеведения, что внушает благоговейный ужас всем и каждому, но я замечаю на подбородке пучки маленьких черных волосиков и понимаю, что и у нее не все гладко — скорее всего, давным-давно какой-нибудь ухажер струхнул от ее напора и позорно бежал. Мысленно разделавшись таким образом с врагом, я уже отношусь к ней вполне дружелюбно, хоть и по-прежнему холодновато, но она вмиг все портит, когда хватает меня под руку и куда-то ведет, как пьяную.

Мы довольно быстрым шагом преодолеваем коридор, устланный коричневым линолеумом, затем поворачиваем и задерживаемся у двери, которую она распахивает передо мной с таким видом, будто за ней находятся сокровища древних персидских царей.

— Это наш главный зал, — мурлычет она. — Правда же уютно? Сейчас стоят теплые деньки, поэтому здесь народу немного, но вот видели бы вы этот зал зимой! Наши старички обожают греться у камина. Иногда мы жарим на огне хлеб.

Я бы зажарила саму сладкоречивую обманщицу. Я не взгляну ни на один экспонат во время этой увлекательной экскурсии по египетской пирамиде. Я слепа. Я глуха. Вот так — я закрыла глаза. Но эти предатели приоткрываются против моей воли, и я вижу, что у большого камина в огромных креслах сидят несколько дряхлых седовласых старушек, напоминающих отцветшие одуванчики.

Мы идем дальше.

— Это наша столовая. Правда же здесь просторно? Помещение хорошо освещается и проветривается. Большие окна дают много света. Здесь светло до самого вечера, а летом даже до десяти. Столы у нас дубовые.

— Здесь и правда здорово, — говорит Дорис. — Мне нравится. А вам как, мама?

— Я не любитель казарм, — отвечаю я.