Читать книгу - "Не теряя времени. Книжник - Режис де Са Морейра"

— Не знаю я!

— Ну а его?

Бен подумал еще:

— Не имею понятия.

Опять глотнул вина и с досадой сказал:

— На чем я, к чертям собачьим, остановился?

— На письме со всякими там штуками, — подсказала Фонтанна. Глаза ее так и сияли в ночи.

— Ах, да! В общем, письмо распухло в бандероль, которую они отправили жене того парня.

Бандероль дошла не очень быстро. Потому что, пока этот тип носился сам с собой, жену его занесло в дебри Южной Америки, она трудилась там на благо ближних — помогала умирать умирающим. В конце концов пакет доставили. Она его открыла — мать честная! Ей страшно захотелось поскорей уехать, но было как-то неудобно бросить кучу умирающих. Она не знала, что делать, и все им рассказала, показала пакет с песком, листками, лепестками цветка, который назван в ее честь, и умирающие дружно сказали, что ей надо сматываться и что она не имеет права сидеть тут и смотреть, как они умирают, а должна ехать к мужу и купаться с ним в море — оно там наверняка есть, раз есть песчаный берег. Упрашивать ее не пришлось, она живо собралась и села в самолет.

Фонтанна села рядом с ней. А Бену подлила еще вина.

— Ну, вот она прилетела и добралась до дома ночью, когда все уже спали. Она вошла, зажгла фонарик и стала освещать таблички с именами на дверях. Читала их и улыбалась, потому что все друзья того парня — ее друзья тоже, не говоря уже о детях. И наконец нашла табличку, на которой стояло ее имя вместе с именем мужа…

— В обнимку?

— Да. Она толкнула дверь, пошарила фонариком. И видит: всё, как она любит… как они оба любят… Тут она вспомнила, что они оба друг друга тоже любят. Заплакала и — юрк в постель. А с утра у них был самый развеселый в мире завтрак. Тот парень взял гитару и сочинил еще одну отличную песню про всю эту историю, но эту спел не на публику за деньги, а только своим. И всем — приятелям, жене и детям — она ужасно понравилась.

И стали они жить и поживать. Что ни день — то веселье, что ни день — приезжают новые друзья, рождаются новые дети, и хозяин сочиняет новые куплеты к своей песне. Короче, дворец друзей растет, растет… (Бен пытался придумать красивый конец, но не смог)… и все такое…

Минуту-другую Фонтанна сидела молча — дожидалась, пока Беновы слова получше разместятся на бенословной парковке, которую она соорудила в голове.

Последнее слово, такое, долго не могло пристроиться и поднималось по спирали: на первом ярусе все занято, на втором тоже занято, на третьем есть места. Оно заехало на третий. Мест много — только выбирай. Такое миновало умирающих, куплет, фонарик, комнату. В конце концов оно припарковалось между песней и цветком. Такое подходящее местечко для такого.

Бен не спеша закурил сигарету и хлебнул лишнего.

— Но все могло пойти и по-другому, — заметил он и напустил табачного тумана.

— Как по-другому? — совершенно зря полюбопытствовала Фонтанна.

И Бен, набрав побольше воздуха, затараторил, как из пулемета:

— А так, что этот парень увяз еще глубже. Он думал, это его вина, а на самом деле ничего подобного. Не сам он замкнулся в себе, а другие его туда загнали. Друзьям надоели его песни и его страдания, надоело, что он вечно старается вывернуть перед ними душу наизнанку и вечно терзается вечными вопросами, что он не хочет быть таким, как все, и хочет всех переделать… Им это все осточертело.

А дети… он и народить их не успел, жена-то от него сбежала, и вовсе не затем, чтоб помогать умирающим, а совсем наоборот, «чтобы пожить своей жизнью», а это для нее, для подлой, означало жить без него, иначе говоря, жить для себя и наплевать на всех других живущих… сбежала в Южную Америку или куда-то там еще, не важно.

Начхать ей было на его мученья, а он мрачнел, пил и мрачнел, и в помрачении творил черт знает что — черт, а не он! — и пил, и пел, пытаясь утопить все безобразия в вокале.

А вот на что ей было не начхать, так это на доходы, а песни, как она прекрасно видела, с натугой сочинялись и не приносили ни гроша. Ну вот, она взяла да и сбежала с другим. Верней, с другими. Она была готова уехать с кем угодно, с любым и каждым. Только бы не с ним. Он у нее остался в прошлой жизни.

Словом, остался он один-одинешенек и волей-неволей замкнулся в себе, стал «думать только о себе» — раз больше не о ком!

Ну и понятно, почему его песня такая уныло-протяжная, теперь уж не важно, имеет она успех или нет, и пусть лучше он воет, тоскует и мается, но не старается отыскать тех, кто его бросил, а то, не ровен час, найдет — и так станет тошно, что и подохнуть можно.

У Фонтанны глаза округлились от ужаса.

— Но звать-то их будут все так же? — прошелестела она.

— Ну да, — буркнул Бен. — Слушай дальше. Допустим, построит он эту махину-домину, позовет всех друзей — ну и что? Половина вообще не приедет, остальные побудут денек-другой, скажут: «очень мило» — да и вернутся к себе домой… детям, как мы знаем, взяться неоткуда, а жена никакого письма не получит. Слава богу, наш малый не рыпался, а думал, что он сам во всем и виноват. И так уж себе опротивел, что не успел допеть, как побежал купить веревку.

Бен выпил еще. Вина, которым долго утешался архитектор до того самого дня, пока не решил поджечь свой собственный дом.

— В один прекрасный день, — продолжил он, — нет, день, пожалуй, был обыкновенный, бессмысленный и серый, как всегда… его жена, объехав целый свет и перепробовав всех мужиков на свете, вдруг поняла, что ее бывший лучше всех и с ним ей было хорошо.

Фонтанна слушала, дрожа. А Бен не мог остановиться:

— Она сидела в ресторане крутого, круче некуда, отеля, перед блюдом крутых омаров и слушала крутые разговоры крутых и тухлых денежных мешков. Они бубнили, что омаров положено варить живьем, тогда они вкуснее, и что они откроют новые отели еще покруче, но что когда-то они и сами вкалывали будь здоров, да и сейчас могли бы поворочать кирпичи, они вообще всё могут! — а в это время по радио передавали песни. И вдруг она услышала: поют ту песню, которую он сочинил, когда они еще жили вместе, и где он кричал на весь мир, как ее любит.

И ей вдруг стало ясно, что «жить для себя» — значит «жить с ним», и как-то, уж не знаю как, преодолев свой стыд, она решила, что вернется.

А впрочем, знаю: ей помогла великая любовь к нему, которая всегда жила в ней где-то глубоко, хотя она сама того не понимала, а тут взяла и вылезла наружу.

Она вскочила из-за столика и закричала: «Сами вы омары!»

Фонтанна чуть не засмеялась, но Бен ей помешал:

— Но было слишком поздно. Она помчалась, села в самолет и быстро добралась до места. Толкнула, полная счастливых мыслей, дверь его дома, на которой незадолго до того он написал: «Делать нечего!» — и наткнулась на труп… он так тут и висел… снять было некому, раз никого тут не было.