Читать книгу - "Южная Африка. Прогулки на краю света - Генри Воллам Мортон"

Так уж случилось, что несмотря на незначительную должность мужа (а он, напомним, был лишь секретарем британской администрации) леди Энн пришлось играть роль официальной хозяйки замка. Дело в том, что леди Макартни, супруга английского губернатора, по каким-то причинам не смогла сопровождать мужа на Кап. Сам лорд Макартни, шестидесятилетний, обремененный подагрой джентльмен, тяготел к уединению, а потому предпочел обосноваться в более скромном Садовом домике, а роскошные замковые апартаменты передал в пользование Барнардам. Бедной леди Энн пришлось обживать эти огромные комнаты с непомерно высокими потолками. Поскольку бюджет ее был ограниченным (чтобы не сказать скудным), пришлось прибегнуть к помощи военных плотников и портных.

Так или иначе, вскоре работы были завершены, и встал вопрос: кого же приглашать на приемы? Первая леди Южной Африки присмотрелась к местному обществу и нашла его не только прискорбно провинциальным, но и враждебно настроенным. Местные жители были недовольны английской оккупацией и лелеяли надежду, что по окончании войны Кап либо станет французским, либо снова перейдет в руки голландцев (как, собственно, и произошло). Осторожные буры не спешили засвидетельствовать почтение британской администрации и тем самым запятнать себя в глазах будущих правителей. Очень скоро леди Энн заметила: представители местной верхушки — которым по рангу полагалось бы присутствовать на ее приемах — «появляются на какое-то короткое время, а затем незаметно исчезают, словно не желая, чтобы их заметили другие».

Леди Энн решила бороться с окружавшей ее атмосферой холодного недоверия теми средствами, которые были ей доступны, а именно, используя лучшие качества своего характера — доброту, сердечность и радушие. При этом она сохраняла трезвый, беспристрастный взгляд на вещи. Первыми, кто удостоился ее внимания, были местные дамы. Наблюдая за ними на торжественном приеме — как они неподвижно сидят в своих лучших одеждах, — леди Энн отметила их сходство с сельскими матронами на ежегодном балу по поводу открытия ассизов. «Все, что их волнует, — пишет она, — это плечи и манеры».

Уж не знаю, как, но ей удалось сломать лед недоверия. А дальше пошли в ход всевозможные приманки — от «синих мундиров», военных моряков из Саймонстауна, до родных «красных мундиров». Леди Энн все шире раскидывала сети, привлекая новых дам и их молоденьких дочерей. И вскоре уже под сводами замка собиралось веселое, оживленное общество. Гости охотно усаживались за стол при свете старинных голландских канделябров, они пили вино, ели цыплят, флиртовали и танцевали под музыку чернокожих скрипачей. Можно с определенностью утверждать: непривычная атмосфера тепла и дружелюбия, что царила в Кейптауне на протяжении тех непростых восьми лет, целиком и полностью является заслугой леди Энн. Эта женщина не была обременена снобизмом или другими предрассудками, характерными для ее времени и ее класса. Она прекрасно понимала, что все малоприятные особенности, которые присутствовали в общественной жизни Капа, происходят вовсе не от дурного нрава горожан. Скорее, они являются естественным результатом замкнутого, наполовину деревенского существования, которое те на протяжении веков вели в полной изоляции от европейской культуры.

Хотя, надо отметить, что к тому времени Капское поселение уже значительно разрослось и превратилось в настоящий город. В нем было свыше шести тысяч белых жителей, которых обслуживало огромное количество темнокожих рабов. И хотя город, конечно же, уступал современному Кейптауну, но характерный дух легкости и беззаботности ощущался уже тогда. После долгих месяцев, проведенных на море, путешественники чувствовали, будто попали в некое подобие земного рая.

Южное солнце заливало ослепительным светом длинные, пересекающиеся под прямыми углами улицы, вдоль которых выстроились аккуратные домики с тростниковыми крышами. Попадалось немало строений в классическом стиле семнадцатого столетия: по обе стороны от высоких массивных дверей — многостворчатые окна со средником и небольшими стеклянными вставками, пилястры во всю высоту дома и обязательные каменные веранды, на которых горожане коротали время прохладными вечерами. Дома эти, должно быть, напоминали леди Энн старинные лондонские постройки в стиле короля Иакова. В то же время высокие окна и величественные двери будили воспоминания о голландской архитектуре времен Вильгельма и Марии. При этом многие улицы оставались немощеными и плохо освещались по ночам. И, конечно же, здесь не было роскошных магазинов. Потребности жителей удовлетворяли несколько десятков маленьких неприметных лавочек да крытые соломой таверны, которые обычно назывались по имени владельца — «Де Витте Свон», «Де Руд Оз», «Де Кониг ван Прузен» или «Де Гуд Анкер». В посетителях недостатка не было — у каждого из этих заведений имелась своя преданная и вечно испытывающая жажду клиентура.

Хотя, как я уже сказал, официальных магазинов в городе не существовало, при желании можно было купить все, что угодно. В Кейптауне процветала чудовищная контрабанда — закономерный результат запрета на розничную торговлю, установленного Голландской Ост-Индской компанией. Стоило какому-то судну бросить якорь в Столовой бухте, тут же вокруг него поднималась подозрительная возня: появлялись загадочные личности (эмиссары подпольных кейптаунских складов) и заключали таинственные сделки с капитаном. Главная достопримечательность города — Херренграхт, в честь самого знаменитого амстердамского канала — представляла собой широкую улицу, скорее, даже аллею, которая вела к Садам Компании, главному предмету гордости кейптаунцев, как тогдашних, так и нынешних.

Все это вместе взятое являлось захватывающим зрелищем и неисчерпаемым источником вдохновения для такой женщины, как леди Энн Барнард. Ведь помимо зоркого глаза она обладала ярким талантом художника. И сегодня мы с интересом рассматриваем Кейптаун конца восемнадцатого века, запечатленный на ее акварелях. Это и малайские рабы с сероватыми лицами — они бредут куда-то с грузом фруктов, рыбы или хвороста на растопку; и грузные фигуры буров в синих куртках, широкополых шляпах и башмаках-вельдскунах; и шестерка распряженных волов на городской площади — животные стоят, лениво понурив головы и отмахиваясь хвостами от мух, а рядом суетятся погонщики-готтентоты; и роскошные цветы на фруктовом рынке; и мускулистые обнаженные тела рабов, несущих портшез с белой красоткой; и женщины-рабыни, устроившиеся на солнышке с шитьем — лица их лоснятся, в волосах цвета воронового крыла блестят серебряные заколки.

В девять часов вечера раздается залп из замкового орудия. Носильщики портшезов немедленно просыпаются, разминают одеревеневшие мышцы и, подхватив нарядные стеклянные ящики на длинных шестах, спешат за своими хозяйками. И вот уже бегут-торопятся по неровным, разбитым мостовым носилки с капскими леди и их мамушками. Ярко светит в небе Южный Крест, покачивается на ходу подвесной фонарь, а юные красавицы сидят, обмахиваясь веерами, напевают себе под нос привязавшийся мотивчик котильона или, может быть, с улыбкой вспоминают, что там этот нахал мичман Робинсон нашептывал насчет завтрашнего свидания. И тут — словно в напоминание размечтавшимся барышням, что они все-таки не в Париже, не в Лондоне или Гааге — все городские псы поднимают лай, а на обочине мелькает силуэт гиены с какой-то падалью в зубах.