Читать книгу - "Достоевский. Энциклопедия - Николай Николаевич Наседкин"

мечтатели; а все мечтатели — подпольные. Вот и Ордынов, закончив курс в университете и получив малую толику грошового наследства, снял первый попавшийся угол и на два года забился-залёг в нём, как в подполье. Правда, Достоевский, ещё, разумеется, и не предполагавший, что через полтора десятка лет напишет-создаст «Записки из подполья», только обозначил-назвал в «Хозяйке» целое громадное явление русской действительности и одну из основополагающих черт, говоря по-современному, менталитета русского думающего человека — подпольность и пояснил это на примере Ордынова так: «Там (В своём углу. — Н. Н.) он как будто заперся в монастыре, как будто отрешился от света. Через два года он одичал совершенно…» Конечно, у Ордынова ещё и в помине нет подпольной философской идеи-платформы Подпольного человека, как нет и стремления в своём «монастырском» уединении (как в будущем, допустим, у Алёши Карамазова в настоящем монастыре) найти душевный покой, обрести истинную веру, познать мир Божий и себя в этом мире. Ордынова всего лишь пожирала и требовала уединения всепоглощающая страсть к науке. К какой конкретно — понять из текста повести трудно: что-то похожее на философию, а может быть, даже и на социологию, политэкономию или что-то в этом роде. Именно в период работы над повестью Достоевский и начал посещать кружок М. В. Петрашевского, так что немудрено, если герой его в своём подполье-«монастыре» вслед за Фурье, Оуэном и Сен-Симоном вынашивал-создавал свою теорию социального переустройства мира. «Он сам создавал себе систему; она выживалась в нём годами, и в душе его уже мало-помалу восставал ещё темный, неясный, но как-то дивно-отрадный образ идеи, воплощенной в новую, просветлённую форму, и эта форма просилась из души его, терзая эту душу; он ещё робко чувствовал оригинальность, истину и самобытность её: творчество уже сказывалось силам его; оно формировалось и крепло. Но срок воплощения и создания был ещё далёк, может быть, очень далёк, может быть, совсем невозможен!..» В конце повести будет упомянуто, что в самое последнее время, перед тем, как выйти из подполья, Ордынов в «нетворческие минуты», то есть для отдыха, писал ещё и некое сочинение по истории церкви.

И вот этот подпольный мечтатель-утопист, вынужденный в силу обстоятельств переменить квартиру, как бы очнулся, ожил и мгновенно, забыв о мировых проблемах, заболел проблемами эгоистично-личными. Он влюбился страстно, безумно и — вот именно! — болезненно в молодую жену хозяина новой квартиры старика Мурина — Катерину. Вернее, он влюбился в неё ещё раньше, увидев-встретив совсем случайно в церкви, и именно из-за неё, преодолев сопротивление Мурина, снял у них угол. Восторженно-мечтательный Ордынов тоже, как и герой «Двойника» господин Голядкин, — ярко выраженный неврастеник, то и дело подумывает о самоубийстве, близок к нему. Мало этого, он чуть было не становится и убийцей — он явно хотел зарезать опьяневшего и уснувшего Мурина, уже и нож схватил, да муж Катерины вовремя очнулся. В конце концов, когда страстная болезненная любовь Ордынова к Катерине терпит крах, и он с квартиры Муриных съезжает, то спасает его от окончательной гибели (как некогда и Мурина!) — вера, религия, обострившаяся в нём истовая набожность: он целые часы проводит в церкви, молится до полного изнеможения, вымаливает у Бога душевного спокойствия и сил пережить-выдюжить разлуку с любимой и тяжесть одиночества…

Прототипом Ордынова в какой-то мере послужил товарищ юности Достоевского И. Н. Шидловский.

Орёл

«Записки из Мёртвого дома»

«Герой» главы «Каторжные животные». «Проживал у нас тоже некоторое время в остроге орёл (карагуш), из породы степных небольших орлов. Кто-то принёс его в острог раненого и измученного. Вся каторга обступила его; он не мог летать: правое крыло его висело по земле, одна нога была вывихнута. Помню, как он яростно оглядывался кругом, осматривая любопытную толпу, и разевал свой горбатый клюв, готовясь дорого продать свою жизнь. <…> прожил у нас месяца три и во всё время ни разу не вышел из своего угла. Сначала приходили часто глядеть на него, натравливали на него собаку. <…> Орёл защищался из всех сил когтями и клювом и гордо и дико, как раненый король, забившись в свой угол, оглядывал любопытных, приходивших его рассматривать. Наконец всем он наскучил; все его бросили и забыли, и, однако ж, каждый день можно было видеть возле него клочки свежего мяса и черепок с водой. Кто-нибудь да наблюдал же его. Он сначала и есть не хотел, не ел несколько дней; наконец стал принимать пищу, но никогда из рук или при людях. Мне случалось не раз издали наблюдать его. Не видя никого и думая, что он один, он иногда решался недалеко выходить из угла и ковылял вдоль паль, шагов на двенадцать от своего места, потом возвращался назад, потом опять выходил, точно делал моцион. Завидя меня, он тотчас же изо всех сил, хромая и прискакивая, спешил на своё место и, откинув назад голову, разинув клюв, ощетинившись, тотчас же приготовлялся к бою. Никакими ласками я не мог смягчить его: он кусался и бился, говядины от меня не брал и всё время, бывало, как я над ним стою, пристально-пристально смотрит мне в глаза своим злым, пронзительным взглядом. Одиноко и злобно он ожидал смерти, не доверяя никому и не примиряясь ни с кем. Наконец арестанты точно вспомнили о нем, и хоть никто не заботился, никто и не поминал о нём месяца два, но вдруг во всех точно явилось к нему сочувствие. Заговорили, что надо вынести орла. “Пусть хоть околеет, да не в остроге”, — говорили они…» Вольнолюбивую птицу выпустили, и она ушла, ковыляя, в траву, не оглядываясь — подальше от острога… После этого рассказа подлинная фамилия арестанта Орлова, неукротимо стремящегося на свободу, вполне выглядит символическим псевдонимом.

Орлов

«Записки из Мёртвого дома»

Арестант, с которым Достоевский (Горянчиков) познакомился в госпитале. «Особенно помню я мою встречу с одним страшным преступником. В один летний день распространился в арестантских палатах слух, что вечером будут наказывать знаменитого разбойника Орлова, из беглых солдат, и после наказания приведут в палаты. <…> Давно уже я слышал о нём чудеса. Это был злодей, каких мало, резавший хладнокровно стариков и детей, — человек с страшной силой воли и с гордым сознанием своей силы. Он повинился во многих убийствах и был приговорён к наказанию палками, сквозь строй. Привели его уже вечером. В палате уже стало темно, и зажгли свечи. Орлов был почти без чувств, страшно бледный, с густыми, всклокоченными, чёрными как смоль волосами. Спина его вспухла и была кроваво-синего цвета. Всю ночь