Читать книгу - "Муравьиный царь - Сухбат Афлатуни"

– В отпуске. Да. В отпуске. В дороге. Тебе Енот не сказал? Послезавтра. Чё вы там?

– Елку ставим.

– А. Ну, ставьте. В отпуске, говорю! У шефа, да. Послезавтра! В дороге.

Отключил, запарили.

Подумал о рыбах. Лена сделает все как надо. Понимает.

– Кто звонил? – спросила мать.

– Рустик с бригады. Елку ставят на Ленина.

– Да, вот и Новый год скоро…

– А вышли только Руст и Толстый. Дед шифруется, у Арсеныча – жена.

Зачем сказал? Мать все равно их не знает, ничего не знает.

– А помнишь, – продолжала мать свою линию, – отец живую елку притащил, в парке срубил? А я еще «браконьер» ему говорю… Хорошее время было. Браконьер…

Подъехали к развилке, включил поворотник, деревья нагибало ветром. Хреново сейчас на Ленина, с таким ветром елки только ставить, все простудишь.

– Радио лучше включи, – сказала мать. – Погоду послушаем.

Тоже о погоде подумала. Или музыка не понравилась.

Ленкина же.

По радио шли песни, дорога стала хуже, дальше еще хуже будет.

Лицо его расплылось, пробежали пузырьки и качнулись растения. Через лицо проплыла скалярия, золотистая, старая скалярия. Пошевелила прозрачными плавниками. По стеклу ползли черные улитки. Одна отлепилась, завалилась на бок и стала медленно падать на гравий.

Аквариум был его вторым домом. Первый дом был с женой и Катюхой. Их обеих Михалыч и теперь любил и не собирался уходить, складывать, как обычно делают, чемодан и хлопать дверью. Этого не собирался, а что собирался, не знал, поэтому все еще любил их, не повышая голоса, а когда они сами начинали кричать, уходил к себе, в аквариум. Там, среди рыб и неяркого света, все было без шума и резких движений. Все было так, как надо.

* * *

Мать сообщила, что ей нужно по «делам».

– Заправка скоро будет, – сказал Михалыч, выплывая мыслями из аквариума.

– Через сколько?

– Через десять.

В окне всё продолжались березы, дурное и живучее дерево. Древесина никакая. Раньше сосны росли, потом набросились, стали их вырубать, бизнес. Новое сажать не чесались, на вырубках поперла береза.

Вымахала, абсурд.

Мать заерзала:

– Где твоя заправка?

– Не знаю… – Глянул в карту. – По карте бы должна.

– По карте…

Хотела, видно, сказать, что думает о его карте.

Может, прохлопал заправку?

Ну, где она?..

– Останови, так сойду.

– Тебе надолго?

– Вот тут.

Он съехал вбок, в кашу, на лобовое плюнуло снегом. Мать порылась в сумке:

– Идем, покараулишь.

Они вышли. Воздух был холодным и вкусным, лесным, отвык уже в городе. Давно можно было подшуршать насчет дачи. Но Лена дачи как-то боялась. Говорила, выгоднее в Турцию. Да, в Турции, не считая жары и турков, все было нормально. И море ничего так. Но здешний лес тянул его, как магнит.

Мать шла по снегу, проваливаясь и шевеля губами. Лицо ее было сосредоточенным, Михалыч протянул ей руку.

– Стой тут… – помотала головой. – Справлюсь.

Не похоже, что справится. Зачирикал мобильник.

– Как вы там? – спросила Лена.

Городской, квартирный голос жены в лесу звучал непривычно.

– Нормально. Воздухом дышим.

– А… Ну, дышите. Снегопад обещают. Слышишь?

– Слышу.

Мать зашла за поваленную березу и присела. Из-за березы торчала ее голова в шапке.

– Вечером будет, прогноз сейчас смотрела. Сильный.

– Вчера чисто было.

– Вот я сейчас только залезла в «погоду», говорю! Так что давай там… не затягивай. Слышишь?

– Рыбок покормила?

Лена что-то ответила, и связь сдохла. Голова матери двигалась над стволом, не находя покоя.

Михалыч отвернулся. Если бы он был курящим, сейчас бы закурил. Поднес два пустых пальца к губам.

– Оглох?

Михалыч опустил мысленную сигарету и глянул в сторону матери. Та сидела на поваленной березе.

– Следы там… – сказала, когда подошел.

Михалыч перелез через березу. Снег был истоптан матерью. Рядом виднелись следы.

Волчьи, узнал Михалыч.

Следы шли густо. Точно зверь, как и мать, долго бродил возле поваленного дерева, отходил и подходил снова.

– Пойдем в машину. – Мать взяла его за куртку.

– А «дела»?

– Дотерплю. Расхотелось.

Отвела его руку и шла сама, вытаскивая из снега ноги.

Мать жила с ними четыре года, с тех пор как погиб отец и к ней подселился Серега. После очередных Серегиных номеров мать сама позвонила Михалычу. Дала намеком понять, что нужно забирать ее, пока жива и руки-ноги целы. Лена, конечно, была не в восторге, хотя квартира позволяла и отношения с его матерью были нормальные. «Нормальные, потому что на расстоянии и локтями друг дружку не стукаем», – Лена ткнула в него локтем. Предложила снять матери квартирку неподалеку. Пока подыскивали, Михалыч смотал в Коммунарск и забрал мать, уже поджидавшую у подъезда с узлами. Видаться с братом не стал. Мать похудела, и на глазу сидел синяк, видно, Серега хорошо поработал.

Лена встретила свекровь нормально, ласковая такая даже. Наготовила всего, чтобы блеснуть кулинарией. Увидела синяк, по Сереге прошлась. Мать от этой ласки как-то еще больше сжалась, стала прятать синяк ладонью: «Это не он». Синяк сама себе сделала, об дверь. Лена только улыбку скривила.

Михалыч предоставил матери свою комнату, сам переехал на диван в гостиную. Аквариум переносить не стал. Зачем, если мать временно? Рыбок заходил кормить к ней. Мать предлагала сама заботиться о них, но он сказал: не надо. Он не мешает ей, когда заходит? Нет, не мешает. Ну и лады. Глядела, как он возится с кормом. Иногда спрашивала его о рыбах. Есть ли среди них съедобные.

Квартирку снять обломалось. Подкатили евросанкции, Лена закрыла фирму, открыла новую, пыталась делать вид, что все в норме. Даже Турцию опять запланировала, назло всему. Он предложил Крым, но про Крым она слышать не хотела, во всем обвиняла Крым. Это тоже внесло свою трещину в отношения: Михалыч поддерживал то, что говорили по «ящику». Они даже ночью, на Лениной кровати, куда Михалыч иногда перемещался с диванчика, спорили о политике. Доходило до такой громкости, что являлась сонная Катюха в простыне и спрашивала, который час, и про совесть.

Главное, снять квартиру для матери стало не по зубам. Сыграл свою свинскую роль и Алешка, Ленин от первого брака. Алешка жил в Москве и высасывал Лену по полной. Парень с головой, английский свободно, но запросы такие, что устал ему говорить.