Читать книгу - "Исчезновение Залмана - Максим Д. Шраер"

In Memoriam John Hawkes – памяти Джона Хоукса

Тима Родин ждал Эшли Винтерсон у расписания поездов. Была надоевшая позднеапрельская весна, с холодными ночами, разжиревшими почками и частым дождем. Полуденный вокзал был пуст и тих, потому что южные поезда уже пришли или слишком сильно опаздывали. Оставалось полчаса до отбытия. Они вышли на перрон и стояли, прислонившись к серо-синему фонарному столбу с прорубно-холодным извивающимся литьем. Такие столбы теперь исчезли, уцелев только на старых вокзалах.

– Ты знаешь, Тим, этот полупустой вокзал, пасмурное утро, мокрая прохлада… Мне почему-то кажется, что мы уезжаем в прошлое, в ту Россию, которой больше нет.

– Ну еще бы. Ведь мы в Воронеж и дальше – в Хреновое. Это же такая дикая даль и глушь. Ты даже не представляешь, что это за тишь. Там жизнь и сейчас почти такая, как десять, двадцать, пятьдесят лет назад. А люди вообще не меняются. Будто все наши перетряски их не коснулись.

Эшли была одета в длинную шерстяную юбку, сапожки из вытертой замши и короткую куртку. Тима стоял спиной к путям, обнимал Эшли и прижимался к ней, пах к паху, щекоча ее щеку ресницами. Ей очень нравились его длинные ресницы. Как-то раз она даже вымерила их ниткой и сравнила со своими. И грозилась накрасить тушью во сне.

Тима услышал, как подали поезд. Только тогда, под скрежетание тяжелых тормозящих вагонов, принесших теплый вкус гари под язык, он по-настоящему поверил, что они уезжают из Москвы вдвоем. Он вез Эшли в воронежские степи на несколько дней, поездить верхом. Еще до всего, когда они в первый раз разговорились на ипподроме ноябрьским утром, Эшли рассказала ему о всегдашней мечте поездить на «настоящих лошадях» по «русской степи». Эшли двадцать пять. Она из Калифорнии, где у ее родителей ранчо под Сакраменто. Выучила русский в университете и вот уже второй год работала в Москве корреспондентом «Трэвел смарт» – журнала для американских любителей экзотики. Эшли говорила по-русски свободно и изящно, с легким акцентом, придававшим ей некоторую загадочность, и лишь изредка ошибалась в выборе слов. Они сошлись на любви к лошадям, вестернам, джазу и мексиканской кухне, и вот уже три месяца не расставались. Наутро после той сумасшедшей ночи в начале декабря Эшли объявила ему:

– Я буду называть тебя не Тима или Тимоша, как все остальные, а просто Тим, на американский лад. Окей?

– Окей. А я тебя как – Эш? Или, может быть, Ли?

И вот теперь, нагибаясь, чтобы поднять американскую сумку-баул, из которой торчали черно-красные ковбойские сапоги с медными носочками, и глядя на Эшли снизу вверх, Тима заметил, что она раскраснелась от нетерпения, а ее дыхание участилось. Эшли первая вспрыгнула в поезд и побежала в купе. Горбатый длиннорукий проводник ругался, и Тиме пришлось заговаривать его необъяснимую горбатую злость.

– Помнишь, Эшли, в древнегреческом мифе про кентавров…

– Почему ты вдруг спросил?

– Черт его знает. Вертится у меня в голове с утра.

– Ну и что же там, в твоем мифе, мой милый Тим?

– Греки пригласили кентавров на пир. Кентавры пришли, зная об ожидавшем их обилии яств. Было много вина, но греки мешали его с холодной водой, как у них водится, и не пьянели. Кентавры же вскоре опьянели и повалились на землю, обессиленные. Греки набросились на их беззащитных жен и овладели ими.

– Ты очень образованный, Тим, настоящий русский интеллигент. Тебе, наверное, скучно со мной. Я никогда не читала мифов. Зато я читала многое про лошадей. Стихи про лошадей, всякие романы про лошадей, эссе про лошадей…

– Воспоминания лошадей…

– Тим, ты всегда переходишь на дурацкие шутки. Вы, русские мужчины, никогда не находите золотой середины в разговорах с женщинами. Вот ты, например, или очень умен, или глупствуешь. Ну, впрочем, Тим, давай глупствовать. Все равно ехать целый день. Слава Богу, хоть нет соседей по купе.

Они уже выехали из Москвы и направлялись на юго-восток. Дверь была полуоткрыта; Тима лежал на нижней полке, головой на коленях Эшли. В окне подпрыгивали гротескные загородные виллы и деревенские домики.