Читать книгу - "Счастье - Наталья Ключарева"

– Это ваша… дочь? – неуверенно произнес он.

– Гы! – загоготал беззубый. – Гы. Гы. Если бы это была моя дочь, я бы не дожил до моих лет. Конфет она не хочет. Конфет!

– Ам хосю, – требовательно крикнула девочка и топнула ножкой. – Дай ам!

– Ой-ё! Щас закатится! Я, промежду прочим, инвалид, у меня контузия! А эта верещит – как сверлом в череп…

– Где ее родители? Почему она с вами? Что произошло?

– Дай ам! Дядя, дай! Тетя… Ам хосю!

– Да вот же конфеты! На! Смотри, сколько тебе набрал! Всех мертвецов ограбил!

– Не хосю! Ам хосю! А-а-а-а-а!

– Моя голова-а-а-а! Моя голова-а-а-а! – закричал контуженный и со всех ног бросился прочь.

Секунду поколебавшись, Алеша побежал следом. Догнать беглеца не составляло труда: тот сильно хромал.

– Ну-ка стой! Выкладывай, что случилось!

– Стою, стою. Только отойдем, за-ради бога. А то башка взорвется. Пусть твоя с ней разбирается. Бабы, они в этом лучше. «Бай, дай, полай» – рехнуться можно!.. Ну, чего тебе рассказывать? Как эта принцесса со мной оказалась? А я сам не знаю. Я спал. Тут недалеко, на остановке… Ты не подумай, я не бомж. У меня вон в Ахтырке домишко есть. Да только тошно там, скука давит. Старухи одни кругом, магазина нет. А я – русский человек, волю люблю, широту. Хоть и нельзя мне – контузия. Но в завязке разве жизнь? Так себе, одно барахтанье. Вот я летом и бродяжу, гуляю, живу вдоволь. А зимой в больницу сдаюсь, под капельницы. Я с малолетства такой – дома не удержишь. Вот, бывало, мы с корешами…

– Тебя как зовут? – поспешно перебил Алеша, зная, что история про корешей может тянуться до вечера.

– Зеленка я. Вишь, и папаха соответственная. – Контуженный сдвинул на затылок зеленую шапку.

– Давай, Зеленка, не отвлекайся. Ты спал на остановке…

– Ну, спал. И тут эта сирена ка-ак заорет! У меня котелок ка-ак лопнет!

– Так откуда она взялась-то?

– А я знаю? Навроде из «мерина» высадили.

– Какого мерина?

– Навроде белого.

– На белом коне прискакала?

– Ты чё, не русский? «Мерин» – «мерс» – «мерседесь бенсь» – дошло теперь? Конь, тоже… Гы…

– Ладно. Высадили из машины. Кто?

– А ты, случаем, не мент? Больно много знать хочешь.

– Вот, кстати, с ментами тебе вообще лучше не встречаться. С такой-то историей: спал, проснулся, ребенок. Пришьют похищение – и дело с концом.

– Да я не дурак, хоть и контуженный. Расклад тухлый, сам вижу. Но куда деть-то ее? Так же кинуть посреди дороги – рука не поднимается. Вот и таскаюсь с ней. Орет, жрать просит. А у меня бабла уже месяц нет. Конфеты вон собрал на могилках. Мертвым не жалко. Ела сначала, теперь не хочет, швыряется в меня конфетами этими…

– Так родители ее ищут, наверное. Ты зачем с остановки ушел?

– За конфетами. А она за мной увязалась. Мы и ночевали тут – у бандита одного в склепе. Ему братки целый дворец отгрохали, я там часто сплю… Ищут ее, думаешь?

– Конечно! Даже звери детенышей не бросают.

– Звери! Ты сравнил! Звери много лучше нас будут!

– Может, и так. Но ищут ее, это точно. Ты подождал хоть чуть-чуть на остановке-то? Вернулись они, наверное. Ну, стала капризничать, психанули, высадили. А потом одумались, обратно приехали. Думаю, так…

– Да мы до вечера там сидели! Никто за ней не возвращался. Потом уж она от голода выть стала, сюда пошли. И назавтра туда таскались. И сейчас. Что ли жить теперь на этой остановке? Она ж есть хочет…

– Да, пойдем. Первым делом накормим. А там посмотрим.

– Да я, брат, того. Я – пас. Берите, решайте. Вы люди образованные, законы знаете… – Говоря это, Зеленка стал воровато отходить в сторону. – А я-то чего – контуженный. Я спал, номеров не запомнил, лиц не видел. Мне с ментами нельзя, я простор люблю, волю…

Тут Зеленка сорвался и побежал, тяжело припадая на одну ногу и зачем-то выписывая зигзаги, будто боялся, что в него будут стрелять.

Гнаться за ним не имело смысла. Тяжело вздохнув, Алеша побрел обратно. Он боялся. Боялся ее лица. Ее взгляда. Боялся, что она не справится, разобьется о чужую боль. Она, такая хрупкая и беспомощная, с готовностью рассыпающаяся на части от малейшего дуновения…

Она сидела на корточках, гладила девочку по голове и что-то шептала на ухо. Лицо ее было спокойно, даже безмятежно. Она улыбалась. Причем не той робкой и просительной улыбкой, словно извиняющейся за свое появление, которую он привык видеть, а совершенно другой, незнакомой, сильной.

Да, сила исходила от нее. И вопреки всем правилам языка, хотелось называть сильными и ее глаза, и улыбку, и даже тоненькие, слабые руки.

«И вот я остановился посреди кладбищенской дорожки, как завороженный глядя на это преображение. Новый человек был передо мной. Чутьем любви я сразу угадал, что случилось. Хотя слова пришли гораздо позже. А в тот момент я просто смотрел, впитывал, упивался и не мог вздохнуть от какого-то острого чувства, похожего то ли на физическую боль, то ли на метафизический восторг. Хотелось плакать, смеяться, бежать к ней, бежать от нее, быть и не быть одновременно. И я продолжал стоять столбом. И созерцать чудо…»

Беспомощный брошенный ребенок, которого она всегда считала собой, внутри которого жила и задыхалась, как в слишком тесной оболочке, вдруг отделился от нее, воплотившись в другом брошенном ребенке. Прошлое, не дававшее места настоящему, отступило и – отпустило. Оказавшись на свободе, она выпрямилась в полный рост и вошла в свой подлинный возраст. Жизнь хлынула в нее, будто в открытый шлюз. Та прекрасная взрослая женщина, которую она, не подозревая об этом, носила в себе как обещание, вдруг проявилась и вошла в мир на правах хозяйки.

– Мисю дай! – Девочка протянула руку в сторону кустов, где лежал полосатый мишка.

– Возьми, – ответила она, по-прежнему улыбаясь, и у Алеши внутри все обварилось от этого незнакомого женского голоса.

Дальше все закрутилось так быстро, будто они попали в бешеный водоворот, где не удавалось ни думать, ни говорить, ни вглядываться друг в друга – только действовать, причем с решимостью, которой в них обоих отродясь не бывало.

Но все это безумное время, вырванный из сонного течения собственной жизни (да-да, именно об этом я просил!), разлученный с собой (наконец-то!), он чувствовал в себе сладкий ожог ее неожиданной женской природы, не успевая вникнуть в случившееся, только обмирая от мимолетных прикосновений к живущей внутри тайне.

«Конечно, я не понимала, что со мной, я о себе забыла – и была счастлива. Но я замечала, что ты стал смотреть на меня иначе: взрослыми, мужскими глазами. И я только по привычке пугалась этого взгляда, но в глубине души была совершенно спокойна. Я знала: так надо, так должно быть. Я вдруг вошла в зону покоя, правильности происходящего, и ничто не могло меня оттуда выбить, хотя вокруг творилось такое, что и сотой доли хватило бы мне раньше, чтобы сойти с ума и разорваться на части… Ты тоже стал другим и тоже не заметил этого. Перестал бояться, взял на себя ответственность за нас. Помнишь, ты все повторял: „Принимая решение, мы принимаем возможность ошибки“, и мне почему-то сразу становилось спокойно…»