Читать книгу - "Рыжая полосатая шуба. Повести и рассказы - Беимбет Жармагамбетович Майлин"

- Не-ет, потом... скажу.

Ряш на мгновение задумалась, улыбнулась и, вспорхнув, побежала по своим делам. Садык шепнул Жуматаю:

- Славная девчушка. Проворная. Умница. Лучшей жены для себя не найдешь...

Потом Садык позвал Жуматая на улицу:

- Иди-ка сюда! Видишь тот хлев? Там она сейчас с коровами возится. Я ей сказал: <Жениха тебе привез. Поговори с ним и соглашайся>. Теперь за тобой дело. Иди, уговори ее. Если согласится, не теряйся... Сам знаешь...

Садык пропустил Жуматая в хлев и закрыл за ним ворота.

Хлев оказался огромным. В потолке то здесь, то там зияли светлые дыры, и они были похожи на звезды. Коровы смачно прожевывали жвачку, мотали головами, щелкали копытами. Жуматай переминался с ноги на ногу у порога и никак не понимал, что же ему сейчас надлежит делать?

Девушка осторожно подошла к воротам. Остановилась рядом с Жуматаем и спросила:

- Кто это?

- Я.

- Что же вы стоите?

- Да так...

Так они постояли еще некоторое время друг против друга. В щели проникал свет, и было хорошо видно одутловатое, тупое, заросшее грязной щетиной лицо Жуматая и тоненькое, хрупкое, с поблескивающими глазками личико смуглянки - ее туго заплетенные косы, закинутые за спину. Жуматаю она годилась бы в дочки.

Едва они вышли из хлева, подошел Садык.

- Ну, что? Поговорили?

- Чего там говорить? - буркнул Жуматай. - Ты бы лучше с отцом ее поговорил, спросил, сколько голов скота требуется?

- Да что ты, дурень?! Надо же сначала девку скрутить. Без ее согласия отец ничего не может.

- А какое еще ее согласие?.. Договорись насчет калыма, и чтоб сегодня же девка была у меня в постели...

На угрюмом лице Жуматая впервые промелькнуло какое-то подобие улыбки.

На другой день Жуматай и Садык вернулись в аул.

Каждый сам по себе.

1925 г.

ЧУДО В НОЧЬ БЛАГОСЛОВЕНИЯ

Жизнь муллы Байкана за последние два-три года была, по его же выражению, собачьей.

Скота стало меньше, доходы сократились, в аулах его перестали уважать. Даже благочестивые софы, которые раньше почтительно называли его таксыр1 и угодливо трясли руку, интересуясь по каждому поводу мудростями священного шариата, теперь забыли про наставления пророка и стали думать только о брюхе. Софы Ибрай, еще недавно день и ночь сонно перебиравший аршинные четки, добытые у ишана, нынче выкроил из длинной чалмы рубаху и вот плетется, как мужик, за деревянной сохой.

- О, боже милостивый, что с народом стало?! Видно, и впрямь конец света настал... - удрученно вздыхал Байкан-мулла.

<...Теперь еще одна напасть объявилась - комсомол. Я думал: это какое-то одноглазое чудовище, а оказывается - наши же аульные сорванцы!.. Многих из них лет шесть назад я еще сам же и учил. О, господи! Неужто и священное учение им впрок не пошло? Разве не воспитывал я их в духе праведном? А теперь они в дудки дудят, на гармошках наяривают, шайтана тешат!>

Комсомольцы-безбожники прямо-таки не выходят из головы муллы Байкана. Они во главе с учителем особенно рьяно выступают против религии. Читают мерзкие стишки, ставят богохульные спектакли, высмеивают верных служителей аллаха. Байкан, конечно, не ходит на их сборища, но отлично знает,

что там происходит, и внутри у него все переворачивается от злости. Босоногая, голоштанная малышня - и та, выучив комсомольские частушки, орет ему вслед:

...Как собака, ест - не трудится, Кровь сосет, как вошь, не мучится -Подайте бедному мулле!..

- О, создатель всемогущий! - с отчаянием молится порой Байкан-мулла. - Лучше бы мне умереть, чем видеть эдакое.

Недавно в доме Идриса состоялось собрание. На нем были, конечно, и комсомольцы. Ими верховодят аульный учитель и секретарь аулсовета Карим. Из этих двух главарей Байкан-мулла особенно ненавидит Карима. Его от одного этого имени колотит. На то есть особая причина. Нынче мулла похоронил мать Тнимбая и в спешке не сообщил об этом в сельсовет. <Ты без нашего ведома читал отходную молитву!> -кричал на него Карим и тут же, настрочив протокол, отдал его под суд, а учитель ничего не сказал. С тех пор мулла и рассудил, что, пожалуй, он не такой уж и плохой джигит. Хотя, конечно, он сбился с дороги, однако, должно быть, родители у него были достойные. К тому же каждый раз при встрече учитель неизменно заводил серьезный деловой разговор.

- Нужно трудиться, почтенный. Займитесь полезным трудом, - говорил он.

Кто скажет, что это дурной совет?!

Итак, на собрание в доме Идриса незаметно пробрался и мулла Байкан. Выступал учитель. Мулла, не отрываясь, следил за Каримом. Тот ежеминутно поддакивал учителю, мотал головой, то вскакивал, то вновь садился и по всякому поводу горячо восклицал: <Да, да! Верно! Правильно! Именно так! Это точно!> Глядя на это, Байкан весь скривился от презрения.

<Ничтожество! - решил он. - Видно, на роду его написано быть прихвостнем и шавкой. Вечно будет за чей-нибудь подол цепляться!>

Однако до конца собрания мулла не усидел. Не дай бог попасться на глаза этим стервецам. Сразу скажут: <А мулла-то наш по собраниям шляется!> Подавленный, раздраженный, он приплелся домой, а тут, словно бешеная верблюдица, жена на него набросилась. На весь дом орет, двух чумазых пострелят по углам затрещинами гоняет.

- С утра возьмет посох, задерет башку и слоняется без толку по дворам, - орет она, - а что дома жрать нечего, об этом он и не думает.

- Апырмай, ты думаешь, я не хочу подработать? -оправдывается мулла. - Но ведь никто и милостыню сейчас не подаст. Жертвоприношений никаких. А если и умрет кто, то Кодебай-аулнай сразу все прибирает. Голодным, говорит. Неимущим, говорит. А раз с поминок дохода нет, то откуда я что возьму, ты подумай?!

<Забыли нечестивцы бога. Приближается конец света>, - думает мулла. Ему уже чудится, что на земле не осталось ни одного благостного мусульманина, что все безбожники, все только и прислушиваются к срамным речам вероотступников. Но как бы ни гневался мулла, нет у него сил противостоять течению жизни, противоборствовать новому укладу и быту...

В последнее время Байкан-муллу неотступно преследует одна тайная мысль - стать чудотворцем. <Если бы я сотворил какое-нибудь чудо, - думает он, -все бы пошли за мной, вся округа заглядывала мне в рот. Сам Карим отрекся бы от своего комсомола, стал бы моим верным слугой. Поддакивал бы каждому моему слову, говорил бы: <Да, да! Верно! Правильно! Именно так!> Только учителя, пожалуй, совратить не удастся.