Читать книгу - "Большая грудь, широкий зад - Мо Янь"

Матушка зарыдала.

— Отмечай, отмечай — понял, что тебе говорят, или нет? — командовал Сыма Тин. Но Яо Сы лишь нарисовал кружок[26]вокруг имени Шангуань Шоуси, а причину смерти указывать не стал. Тут Сыма Тин огрел его по голове колотушкой от гонга: — Мать твою за ногу, как ты смеешь и с мёртвыми халтурить! Пользуешься тем, что я неграмотный?

— Не деритесь, господин. У меня в душе всё останется, тысячу лет не забуду, — плаксиво оправдывался Яо Сы.

— А ты столько жить собрался? Видали такого, тысячу лет прожить — черепаха, что ли? — выпучил на него глаза Сыма Тин.

— Да это я к слову, почтенный. А вы сразу спорить — с вами разве кто спорит! — И получил колотушкой ещё раз.

— Шангуань… — запнулся Гоу Сань, стоявший над Шангуань Люй, и повернулся к матушке: — Свекрови твоей родительская фамилия как? — Матушка лишь покачала головой.

— Люй ей фамилия, урождённая Люй! — постучал карандашом по своей книге Яо Сы.

— Шангуань Люй! — выкрикнул Гоу Сань и склонился, рассматривая тело. — Странно, ни одной раны, — пробормотал он, поворачивая голову за седоватые волосы. И тут изо рта у неё вырвался слабый стон. Гоу Сань резко выпрямился и застыл с вытаращенными глазами, потом попятился, тупо приговаривая: — Только что… только что мёртвая была…

Люй приоткрыла глаза, мутный взгляд блуждал, как у новорождённого.

— Мама! — вскричала матушка. Сунув меня и восьмую сестрёнку старшим сёстрам, она торопливо сделала пару шагов к бабке, но вдруг резко остановилась, почувствовав, куда направлен бабкин взгляд. Та смотрела на меня, лежавшего на руках у одной из сестёр.

— Братья и сёстры, — проговорил Сыма Тин, — почтенная тётушка ненадолго пришла в себя перед кончиной. Видать, решила взглянуть на ребёнка, посмотреть, мальчик ли это. — Под бабкиным взглядом мне стало очень неуютно, и я заревел. — Дайте ей взглянуть на внука, — продолжал Сыма Тин, — чтобы она покинула нас с миром.

Матушка взяла меня у сестры, опустилась на колени и подползла к бабке, с плачем поднеся меня к её глазам:

— Мама, ну не было у меня выхода, вот я и пошла на это…

Взгляд Шангуань Люй остановился на моей писюльке, и глаза у неё вдруг вспыхнули. Но тут в низу живота у неё пару раз треснуло, и разнеслась жуткая вонь.

— Всё, дух вон, — заключил Сыма Тин. — Теперь уж точно конец.

Матушка поднялась, на глазах мужчин расстегнула пуговицы на кофте и сунула мне в рот сосок. Ощутив на лице тяжёлую грудь, я тут же успокоился. А деревенский голова объявил:

— Шангуань Люй, жена Шангуань Фулу, мать Шангуань Шоуси, скончалась от разрыва внутренностей из-за потери мужа и сына. Вот так. Давайте, вытаскивайте!

Подошли несколько человек с железными крючьями. Но как только они начали прилаживать их к телу Шангуань Люй, та медленно, как старая черепаха, стала подниматься. Лучи солнца освещали большое раздувшееся лицо, жёлтое, как лимон, как новогодние пирожки-няньгао. С холодной усмешкой она встала, опершись спиной о стену, этакий непоколебимый утёс.

— Долго жить будешь, тётушка, — поразился Сыма Тин.

У всех, кто явился вместе с ним, носы и рты были замотаны белыми полотенцами, смоченными вином, чтобы отбить трупный дух. Они внесли во двор створку дверей, на которой ещё можно было разобрать иероглифы благопожелательной надписи дуйлянь.[27]Четверо бездельников — теперь они выполняли роль деревенской похоронной команды — торопливо зацепили крючьями тело Шангуань Фулу и бросили на створку. Двое взялись за неё спереди и сзади и понесли за ворота. Одна рука покойника висела и раскачивалась, как маятник.

— Оттащите в сторону старуху у входа! — крикнул один из тех, кто нёс створку. Двое побежали туда.

— Это тётушка Сунь, жена печника! Как её здесь-то угораздило? — громко удивился кто-то. — Отнесите её в повозку! — Проулок загудел: там живо обсуждали эту новость.

Потом створку положили рядом с телом Шангуань Шоуси. Он лежал в той же позе, в какой его застала смерть. Отверстая рана взывала к небесам, на ней выступили прозрачные пузыри, будто внутри прятался краб. Похоронная команда замешкалась, не зная, как с ним быть.

— Ладно, давайте так, — произнёс один и занёс железный крюк.

— Не надо крючьями! — вскричала матушка. Она сунула меня старшей сестре и с плачем бросилась к безголовому телу. Она прилаживалась к голове и так и сяк, но когда казалось, что пальцы вот-вот коснутся её, рука тут же отдёргивалась.

— Будет тебе, сестрица, назад-то не приделаешь. Ты только глянь, что в повозке-то: есть и собаками обглоданные, одна нога осталась, так что вы здесь ещё хорошо отделались! — Из-за полотенца голос звучал глухо. — Давайте в сторону. Отвернитесь и не смотрите. — Он грубо обхватил матушку и отпихнул её к сёстрам. И предупредил ещё раз: — Всем зажмуриться!

Когда матушка с сёстрами открыли глаза, ни одного трупа во дворе уже не осталось.

Вслед за нагруженной доверху повозкой мы побрели по пыльной улице. Лошади походили на тех, что ранним утром видела старшая сестра: желтоватая, тёмно-красная и бледно-зелёная. Только теперь они шли, печально понурив головы, и шкура у них не блестела. Желтоватая коренная хромала на одну ногу и при каждом шаге выбрасывала голову набок. Возница одной рукой держался за оглоблю, в другой волочился кнут. Волосы у него с боков были чёрные, а посередине белые, и по форме это пятно напоминало синицу. По обеим сторонам дороги за повозкой следовали собаки с налившимися кровью глазами. Позади в облаке пыли брели родственники погибших. За ними вышагивал деревенский голова Сыма Тин со своей свитой. Кто нёс лопаты, кто крючья, у одного на плече был длинный бамбуковый шест с красной тряпицей наверху. Через каждые десять шагов Сыма Тин ударял в гонг, и родственники начинали причитать. Плакали, похоже, без особой охоты, и как только печальный звук гонга затихал, плач тут же прекращался. Будто не по близким людям горевали, а выполняли поручение деревенского головы.

Так, шагая за повозкой и время от времени поплакивая, мы миновали церковь с рухнувшей колокольней, прошли мимо мукомольного завода, который пять лет назад пытались запустить Сыма Тин и его младший брат Сыма Ку. Там до сих пор величественно возвышался, поскрипывая на ветру, десяток обветшалых ветряных мельниц. Справа от дороги осталось место, где двадцать лет назад японский коммерсант Мэсиро Мифунэ[28]основал компанию, чтобы выращивать отборный американский хлопок, и гумно семьи Сыма, где выступал Ню Тэн-сяо, уездный начальник, призывавший женщин отказаться от бинтования ног. Наконец, свернув налево с дороги, проходившей по берегу Мошуйхэ, повозка выехала на открытое ровное место, которое простиралось до самых болот. Налетавший с юга влажный ветерок приносил запах гнили. В придорожных канавах и на мелководье раздавались глухие крики жаб, а от полчищ жирных головастиков даже цвет воды в реке изменился.