Читать книгу - "Жители ноосферы. Роман-триптих - Елена Сафронова"

Потом Тигромордов полез на сцену — проверять микрофон, а поэты, с ним только что делившие водку, заговорили, не заботясь о конспирации:

— Дерьмо, а не поэт. Но в каждой бочке затычка!

— Молчи! Он теперь член союза.

— Кто ж его туда принял? За какие заслуги, а? Он же бездарь!

— Сам, будто, не знаешь… Генка весь союз упоил. Всякий раз, как его обсуждали, водку и консервы приносил. Приняли, не приняли — все равно поляну накрывал. И то, по-моему, попытки с пятой в ряды членов прорвался. Ручкин, хоть и та еще тварь продажная, а все стеснялся его принимать — видит же, что графоман страшенный! «Задницу» с «трамваем» рифмует.

Концерт наконец начался. Тигромордов исправно выкликал к микрофону участников. Я без труда уловила иерархию чтецов: первыми вызывались «члены», за ними — нужные люди, за ними — почтенные старцы, а уж после них — все остальные. Не по степени таланта. Хотя таланта, буду справедливой, не продемонстрировал никто. И, стало быть, житейская хитрость Тигромордова удалась.

Выступления официальных лиц я прослушала в благополучном анабиозе. Но по инерции глаза мои обшаривали окрестности, как глаза спящего зайца. Чтобы еще копошащуюся в травке Ленку не упустить — бегал мой ребенок быстро… как папа Пашка. Вздрогнула и проснулась я, обнаружив через два куста от себя знакомую фигуру. В стороне от массы, нахохленный, точно ворон, прислонился к липе вековой Константин Багрянцев. Один.

Я мигом вспомнила слова прабабки Стефании: «Что Бог ни делает, все к лучшему! Коль Он тебе что-то показывает, значит, ты не смотреть должна, а видеть!». Но Багрянцева долго не вызывали. Наконец…

— Константин! Дорогой! Предлагаю тебе прочитать стихи! — торжественно воззвал от микрофона Геннадий Тигромордов. — Этого человека я уважаю! — вещал он, пока Багрянцев отклеивался от ствола и нога за ногу всходил на помост. — Я уважаю всех, здесь собравшихся! Уважаю всех, кто служит поэзии! Мы не дадим ее в обиду! Я считаю, как я всегда говорил, что мы с вами все — родня, потому что идем одной дорогой, и да хранит нас Бог на нашем пути!

— Победа — она ведь делалась людьми, — блеснул новизной Константин Багрянцев. — А люди — это кто? Это и мы с вами… Мы все, мужики, в армии служили. А ребята молодые до сих пор на фронты уходят, и не все оттуда возвращаются. Поэтому я стихов о флоте читать не буду. Их у меня и нет. Нельзя писать о том, чего не пережил, мне так кажется. Но зато у меня есть сын… парень призывного возраста. Ему не сегодня завтра в армию идти, возможно голову под чеченские пули подставлять… Я ему стихи посвятил…

Константин Багрянцев принял стойку, списанную с Андрея Вознесенского, кокетливо поиграл кашне и начал:

Призыв.

Отлукавили луга,

отзвенели осы.

Грязь летит от каблука…

Осень.

В местном клубе за ночь свет,

у крылечка ругань.

Принаряжен сельсовет…

Утром

под глазами синяки

(драк прощальных даты) —

уходили сопляки

во солдаты.

Ему хлопали сердечнее, чем другим выступающим. А у меня защемило сердце, когда я поняла, что Константин Багрянцев нашел компромисс. Стихи, которых Эдик не услышит, были единственным способом возврата долгов сыну. Геннадий Тигромордов заключил Багрянцева в крепкие армейские объятия и троекратно облобызал, а тот слегка поклонился и сделал движение к своему месту.

И на пути триумфатора очутилась безумная я. Не зря потратила полтора часа!

— Костя, отойдем на минуточку, а? — сказала медоточиво, вкрадчиво.

— Поздно, любезная, звать меня обратно в семью! — возгласил Багрянцев, как трибун.

Вокруг зашуршало, зашепталось, замотало головами. Многие только сейчас увидели и опознали меня. Радости им это не доставило. Тигромордов замелькал в гуще народу, с жаром указуя на меня. «Да она же кто? Жена его бывшая! На кухне недоругалась, вот!..» — услышала я. Схватила бывшее сокровище за пуговицу и поволокла в сторону, искоса следя за Ленкой.

С досадливой гримасой Багрянцев отошел вслед за мной к фонтанчику с питьевой водой. Диалог наш был предельно прост:

— Эти стихи ты Эдику посвятил? Да? Это все, что ты можешь для своего сына сделать?

— А что еще я могу для него сделать?

Я вытаращилась — и забыла спич, подготовленный общественным обвинителем в моей голове за секунды, что я добивалась тет-а-тета. Передо мной ухмылялся, как сатир, непристыженный Багрянцев, а во мне роились обрывки безадресных мыслей. Человек посвятил трогательные стихи сыну, которого оставил десять лет назад. Которого с тех пор ни разу не видел, не писал, не звонил — только виртуозно скрывался от алиментов!.. Я не верю в такую любовь и беспокойство! А если этот индивидуум излил любовь и беспокойство в стихах, значит, он грешит уже не только перед собой и перед своими слушателями — перед искусством! Выходит, расхожий тезис, что плохой человек не может создать в искусстве ничего значительного, ошибочен?! Либо перед нами плохой поэт — но стихи замечательные! Либо, что вероятнее, поэзия творится грязными руками, сплошь и рядом!.. Тогда я против искусства, потому что оно изначально лживо! Тогда я против постулата «красота спасет мир», ибо эта красоту лепят порочные авторы из своих грехов! Не подлость ли — откупаться от отцовской совести стихотворением, зная, что сын его никогда не услышит?! Но ведь найдется, кому защитить подлецов, на том лишь основании, что подлецы гениальны!

— Да плевать мне на такие подлые стихи, как у тебя, сколь бы гениальны они ни были! — выкрикнула я.

— Ну что ж ты позоришься? — ехидно вопросил Константин Багрянцев. — Расписалась при всех, что ко мне до сих пор неравнодушна.

— Ты только в этом контексте все понимаешь?

— А в каком еще контексте здравый человек может твои выступления понимать?

— Костя, тебе про аварию на шахте, как человеку, написали, а ты вон как распорядился… от сына стишком откреститься…

— Она, Софья, сама ребенка хотела от умного мужика — пусть теперь и растит!

Мобильник в сумке вовремя сказал мне: «Let my people go!» — очень символично! Я зачерпнула с земли Ленку и побежала от эстрады, как Чацкий из Москвы в финале своего горя.

На следующий день пошла на почту и отправила Софье Шиллер несколько тысяч рублей — без обратного адреса.

Тремя годами позже Константин Багрянцев сбежал из Березани, бросив жену Ирончика с дочкой Мариной. Поговаривали, что Багрянцев от этой состоятельной и богатой телом женщины, торгующей на рынке, тоже ходит налево. Он уехал то ли в Нижневартовск, то ли в Мурманск — но не под Кемерово. Забрав на дорогу золотые украшения Ирончика. Она гналась за ним до самого вокзала, но не успела — поезд ушел, в буквальном смысле. О трагикомическом финале мне доложил кто-то из коллег, а тому нашептал вездесущий Тигромордов. Больше живым я Константина Багрянцева не видела.