Читать книгу - "Живи и радуйся - Лев Трутнев"

– Ну заходи, коль родня…

Высокое крыльцо, застекленная веранда, просторная прихожая с большими окнами во двор, затемненные тяжелыми портьерами комнаты. Даже мне, не опытному, ясно было, что в этом доме есть достаток.

Тетка, показавшаяся вначале неприветливой, высокомерной, смягчилась, разузнав обо всем подробнее, и мы наладились пить чай, приглядываясь и прислушиваясь друг к другу.

Пока то да се, пришел на обед хозяин – Петр Нилыч: еще осанисто статный, с полным ртом золотых зубов, в приличном костюме.

– Как же, помню: и Анютку – племянницу, и отца твоего Емельяна, золотой мужик был, – начал Петр Нилыч, узнав кто я. – А как там мой свояк Данилка здравствует?.. – И потянулся у нас неторопливый разговор за едой: за горячими щами, мясной кашей, сладостями – на красивых тарелках, тяжелыми, в серебре, ложками-вилками… Такого я даже у Павла Евгеньевича не видел, и вообще нигде. К каждому блюду Петр Нилыч наливал себе небольшую хрустальную рюмку водки из резного графинчика и в один мах выплескивал в широкий рот. Он и мне предложил выпить за встречу, но я отказался – не манили меня ни вкус алкоголя, ни состояние опьянения, пусть даже легкого…

– А дом мой цел? – все щурил небольшие весело-ласковые глаза Петр Нилыч и сразу опередил меня в вопросе: – Его под магазин забрали в тридцать первом…

Магазин в нашей деревне был самым красивым из всех построек: высокий, рубленный из добротной сосны, под железной крышей с маковкам, фигурными водостоками, парадным крыльцом, резными наличниками на окнах и по карнизу…

Поняв мое удивление, хозяин потянулся еще к графину, но его опередила тетя Тася, как я позже узнал, бездетная сожительница Петра Нилыча, успев ухватить графин прямо из-под руки.

– Хватит! – отсекла она попытку Петра Нилыча. – Тебе еще на работу…

Он глянул неодобрительно, с досадой чмокнув губами, глаза его в миг блеснули холодным отсветом и тут же вновь заласкали меня в приветливой улыбке, поняв, что я спокойно воспринял выходку хозяйки.

– Вот видишь, эти женщины – вечно командуют, – как-то решил он сгладить резкость тети Таси.

А я потягивал чай и думал: откуда у этого вроде бы деревенского мужика такой выхоленый вид, барские жесты, гладкая речь?..

– Жил я, Леонид, в единоличное время крепко, – как бы отвечал он на мои немые вопросы о доме-магазине, городе, работе… – Технику имел: сеялки, сенокоски, лобогрейку… Сумел удачно крутануться и дом крестовый поднял, а тут коллективизация… – Большая, почти круглая голова Петра Нилыча с редким пушком волос по темени наливалась краснотой не то от выпитой водки, не то от горячего чая, не то от воспоминаний – уж больно живо играли его глаза и светилось лицо. – Тряхнули меня подчистую. Собрал я какие было деньги, документы и в Москву, на прием к Калинину. К самому Михал Ивановичу не удалось попасть – помощник какой-то принимал, но бумагу за его подписью получил. Вернули все, но я понимал, что это только начало, цветики, а ягодки впереди – распродался и сюда, в город, дом этот купил. Только обустроился, поднял сыновей – война…

Как непредсказуема судьба человека! Как порой несправедливо жестока, даже коварна! И почему так? Почему чаще всего попадают под ее колеса умные и добрые люди? От кого это зависит? Кто этим управляет?..

– Заговорил я тебя. – Петр Нилыч достал из кармана плисового пиджака круглые часы на золотой цепочке, щелкнул крышкой. – И мне пора на склад отпускать лекарства – заведую я одним аптекарским складом: надо работать, пока ноги носят. Иначе, как жить? А вечером обсудим твои проблемы…

2

Город удивил меня и ошеломил. Удивил своей стариной, чудными постройками по центру, магазинами с продуктами, одеждой, обувью, о которых и не мечталось. В одном из них я даже увидел две новенькие легковые машины: «Победа» – сверкали на их капотах никелированные буквы. В сравнении с нашей деревенской убогостью все это казалось небывалой роскошью. И эти сравнения опечалили меня глубокой несправедливостью: труд в деревне и труд в городе разнился, как небо и земля. Там – от зари до зари, до изнеможения, почти задарма, в городе – от звонка до звонка и в меру и с ежемесячной зарплатой: прошлый век и современность…

Не без помощи разъяснений Петра Нилыча, его совета, управился я за день с тем, что намечал, и по утру собирался домой, а ночью налетела гроза. Лежа на диване в маленькой комнатке в одно окно, отведенной мне на время, я слышал, как хлестали в закрытые ставни потоки дождя, как грохотало над крышей, как журчала вода в водостоке, как жалобно скрипела жесть отошедшего от гвоздей кровельного листа, как стучали по рельсам колеса проходящих мимо трамваев, и мир деревни казался сном, дальней-далью…

Утром Петр Нилыч заметил:

– Дорогу на Иконниково наверняка расквасило. Попутка тебе вряд ли найдется. Так что побудь у нас денек-два, пока не просохнет…

Довод был резонным, и я согласился, хотя дед и матушка просили не задерживаться.

Проводив Петра Нилыча на работу, тетя Тася вдруг спросила:

– Ты когда-нибудь что-нибудь продавал?

Вопрос был настолько необычным, что я растерялся.

– Вижу, что нет, – тонкие губы у нее дрогнули в полуулыбке, под ними блеснули золотом зубы, как у Петра Нилыча, и мельком подумалось: «Чтобы ставить такие коронки, надо иметь немалые деньги, а откуда? Аптекарь-кладовщик не такая уж шишка, чтобы получать высокую зарплату…» Но мысли эти скользнули мимолетно, без зацепки.

– Сегодня среда, барахолка работает, – пояснила свой вопрос тетя Тася. – Нам надо плащ продать, а у меня давление разыгралось, да и милиция шерстит частных продавцов. А ты под студента сойдешь, скажешь, что продаешь свой, купил – не подошел…

Я не знал, что такое барахолка, как торговать, и вообще ничего из того мира, но отказать людям, по доброму приютившим меня, не хватило духу.

Тетя Тася, подавая добротный, совсем новый плащ, все напутствовала: сколько просить, за сколько отдать, что говорить, если вдруг привяжется милиция, объяснила, как ехать на барахолку, дала денег на дорогу и на пару пирожков, которые, по ее словам, можно было купить там же…

И вот я в толчее людей. Стал чуть в сторонке от ряда, на котором разновозрастные тетки и дядьки продавали нижнее и верхнее белье, одежду, обувь… Хаотично двигалась, как плыла в непонятном направлении, вся общая масса людей, края которой не было видно из-за плотности натекающих друг на друга толп. Говор несмолкаемо сотрясал воздух, давил на уши, тревожил. И эта бессистемная суета, этот разноголосый, разной тональности, шум затемнили мне и без того пасмурный день, натянули на сердце унылость. И стоял я как-то обреченно, с горькими мыслями, торопя время, чтобы побыстрее отделаться от неприятного поручения… Подходили любопытные, щупали, глядели, но, узнав цену, молча удалялись. Двое подозрительных, с лисьими мордами, раза два прокрутились возле меня, но не трогали, не задирались, как один лысоватый, чуть не вырвавший плащ из рук. Почувствовав ответную силу, он изрек: