Читать книгу - "Астральная жизнь черепахи. Наброски эзотерической топографии. Книга первая - Яков Шехтер"

Однажды ночью Коля проснулся от странных звуков. На отцовской кровати боролись: отец тяжело стонал, мачеха тихонько повизгивала. Привстав, Коленька увидел, как она навалилась на отца и, обхватив руками его шею, пытается задушить. Он закричал и бросился разнимать.

Коленьку долго успокаивали, поили водой, гладили по голове. Отец достал из комода кулек с остатками праздничных конфет и высыпал без остатка ему в руку. Раскрасневшаяся мачеха взяла его на колени и долго качала, будто грудного ребенка.

– Тебе приснилось, Коленька, со сна показалось. Зачем мне папу давить, он же у нас самый добрый, самый любимый папа.

Коленька поверил, успокоился, затих. Еще несколько месяцев после случая он просыпался по ночам и со страхом прислушивался к отцовскому дыханию. Потом и это прошло, но страх остался. Страх остаться одному в темноте, перед серым призраком клубящейся смерти. Сейчас Николай Александрович точно знает – тогда он спас отцу жизнь; мачеха бы выпила, высосала его, а он не дал.

Отец умер через месяц после того, как Колю призвали в армию. Его учебная часть располагалась в Хабаровске, и в родную деревню он попал на седьмой день после похорон. Отец умер во сне от обширного инфаркта. Сам не зная почему, Коля все время крутил перед глазами ту ночную сцену. Глупости, конечно, мачеха убивалась не на шутку, похудела, состарилась. Тогда он отогнал от себя подозрения, ведь кроме детских страхов никаких причин не было – отец жил со второй женой душа в душу.

Мачеха через два года снова вышла замуж, продала дом и переехала в другую деревню. Возвращаться стало некуда, и, демобилизовавшись, Коля сразу поступил в институт, даже экзамены сдавал в военной форме, поселился в общежитии, да так и остался в городе.

Мачеху он навестил несколько раз и много лет регулярно посылал деньги, раз в несколько месяцев, небольшие суммы, но регулярно. Ее третий муж умер лет через семь, а она жила до сих пор, крепкая сухая старуха.

Самой близкой из семьи для Николая Александровича была сводная сестра, но она вышла замуж за военного и кочевала по дальним гарнизонам, каждые два года меняя адрес. Поначалу они переписывались, даже встречались, а потом отрезанные края поросли травой и скрылись под слоем каждодневных забот.

«Савсэм адын». Так, стоя перед унитазом в далеком городе Иерусалиме и вспоминая свою жизнь под беззвучное оплывание кишечной вони, Николай Александрович в полной мере ощутил космическое одиночество человека.

Простые обстоятельства наполнились глубоким смыслом: его вынужденное заточение, клекот воды в пластмассовых недрах сливного бачка, холодная белизна кафеля. Из незамысловатых подробностей быта выпирали линии судьбы, прошлое просматривалось насквозь, прямое, словно раскатанный вдоль стены рулон туалетной бумаги. Безмолвие экзистенциальной печали нарушал лишь шум льющейся в бачок воды. Но вот и он смолк, и Николай Александрович оказался в полной тишине.

– Рюрикович, ты не провалился?

Боря постучал в дверь.

– Ты это, не запирайся. Забыл сказать, там ключ испорчен, туда – да, а обратно только отсюда. Слышишь?

Экзистенция испарилась, будто плевок на утюге. Космос в очередной раз посмеялся над ним.

– Ау, болезный, отзовись! – не унимался Боря.

– Да, – выдавил Николай Александрович. – Не открывается.

Разговаривать в туалете было, по его понятиям, верхом бесстыдства. Уши вспыхнули, а лицо скорчилось в гримасе презрения к себе самому. Однако куда деваться?

– Да, – еще раз повторил он. – Не открывается.

– Так не молчи, повем печаль свою. Я тя мигом вызволю, как два пальца об асфальт. Только ключ вытащи.

Через минуту замок заскрежетал, защелкал, а Боря захохотал, рассыпая прибаутки. Николай Александрович любил его таким, да, вот таким, незамысловатым балагуром и выпивохой. Немногих осталось ему любить, а если быть до конца честным, то совсем никого. Так уж закрутились кольца, что Боря и Алла оказались самыми близкими людьми; кто бы сказал раньше, а вот, оказались.

Дверь распахнулась, но Николай Александрович, пораженный открытием, не мог двинуться с места.

– На свободу с чистой совестью! – Боря осторожно развернул его и вытащил в коридор. – Да ты никак примерз, холода у нас детские, а прихватился.

– Все, все, уже нормально.

Николай Александрович осторожно высвободился. Прикосновения означали для него слишком много; Борин геморрой, головные боли по ночам, вчерашний скандал на рынке, выкрики, ночной стонущий шепот, понеслись сквозь него, точно струя электричества.

– Ну-с, – Боря потер руки, – завтрак на столе. Вперед на мины!

Стол поразил Николая Александровича давно забытым изобилием. Ровной стопкой желтел голландский сыр, чернели маслины, переложенные багровыми стручками острого перца, дымилась жареная картошка; ее аккуратные ломтики, покрытые золотистой корочкой, хрустели прямо под взглядом. Разноцветные баночки, покрытые прозрачными пластиковыми крышками, обещали множество неизвестных удовольствий, огурцы лежали крепкой горкой, словно готовые к бою снаряды.

– Яичница готова, – скомандовала Алла, – быстро за стол!

– Есть команды, – объявил Боря, шумно отодвигая стул, – которые исполняются еще до того, как их подают. А есть такие, что поддают до того, как исполняют.

Он ловко вытащил пробку из полупустой бутылки и вопросительно взглянул на стопку Николая Александровича.

– Красное, оживляет организм и прочищает сосуды. Бум?

Николая Александрович отрицательно покачал головой.

– Лучше чаю.

– Дело хозяйское. А я маненько приму за «со свиданьицем».

Алла поднесла сковородку со скворчащей глазуньей, подцепила красной пластмассовой лопаткой кус на два глаза и переложила на тарелку Николая Александровича.

– Такая, как ты любишь. Не забыла?

– Нет, не забыла.

Вот, кто-то еще помнит его вкусы, думает о них, заботится. Кто-то чужой. Грустный итог, Николай Александрович, высокая плата за знания. Слишком высокая.

– Спасибо, Аллочка. Хм, хм. Спасибо.

Боря плеснул себе, аккуратно налил жене. Прочистив горло, поднял рюмку на уровень глаз.

– За покойницу. Жаль, не дождалась…

Выпили. Закусывать не решались, произнесенные слова переключили беседу на совсем иной лад.

– Я стольким ей обязана, стольким обязана… Она человека из меня сделала, взяла глупую бабенку и за волосы – в человеки.

– М-да, м-да.

Посидели еще минуту, поглядели друг на дружку. Первым не выдержал Боря, запустил вилку поглубже в салат и пошел молотить. За ним Алла припустилась, дробно, но аккуратно; тук-постук, щелк-пощелк, полминуты – и тарелка пуста.

Горло у Николая Александровича перехватывало от голода, но есть он не решался – наработанное годами отвращение отбивало аппетит. Впрочем, от Аллы не пахло. Да, действительно. Он осторожно принюхался. От Бори немножко подванивало загнивающим мужским семенем, плохо мылся вчера, зараза, но Алла была чиста. Совершенно.