Читать книгу - "Возвращение из Индии - Авраам Бен Иегошуа"

Я покивал головой с явной рассеянностью и, поскольку должен был уже уходить, снял глиняную фигурку с полки, освобождая заодно от паутины, чтобы посмотреть, как согласуются — если согласуются — между собой положения всех ее шести рук.

— В таком случае, — сказал я, улыбаясь несколько натянуто, — считаешь ли ты, что Дори тоже нужно сжечь?

— Безусловно, — ответила она без тени улыбки вызывающим тоном. Лицо ее пылало. — Если она заставила Лазара полюбить себя с такой силой, ей должно последовать за ним в могилу. — Глаза ее сверкали странным огнем. Затем она добавила: — А если она не способна сделать это сама, ей нужно помочь.

Последние эти слова, которые были сказаны, конечно же, в шутку, вселили в меня ужас, но я продолжал улыбаться, перегнувшись через Шиви, которая с интересом смотрела на статуэтку в моей руке, и я дал ее ей. Но она не готова была принять неожиданный подарок, и статуэтка, выскользнув из ее маленьких ручек, упала на пол, рассыпав шесть своих рук из глины в разных направлениях, после чего от глиняного же туловища откололась голова. У меня вырвался крик боли, но Микаэла сидела абсолютно спокойно, как если бы она была готова к подобному акту мести после того, что она сказала. Она сложила руки на груди, подчеркивая свою вынужденную сдержанность и не проявляя ни малейшего намерения подобрать с пола кусочки маленькой фигурки, столь дорогой ее сердцу, или ответить на мой нелепый вопрос, как если бы можно было сделать ее ответ более приемлемым. Затем с ноткой удовлетворения, если не торжества, в ее голосе она заявила, глядя на глиняные обломки:

— Теперь я должна вернуться туда и найти другую такую же. — А когда увидела, что я не принял ее слов всерьез, добавила: — Единственное, о чем следует подумать, это Шиви — взять ли мне ее сразу с собой или на некоторое время могу оставить ее под присмотром твоей матери, а то и — почему бы и нет? — жены Лазара.

Но у меня не было уже ни секунды для дискуссий на эту тему. Операция, в которой я должен был принять участие в качестве анестезиолога, должна была начаться в течение получаса. Интересно, что, несмотря на недвусмысленное заявление Микаэлы о том, что она намерена вернуться в Индию, я не чувствовал, что между мною и нею на самом деле разверзлась пропасть, так что я отправился в больницу в состоянии возбуждения и, может быть, даже радости от мысли, что, так или иначе, Микаэла разрешила мне продолжить начатое, не выставляя меня при этом из дома. Когда она — в минуту, когда я уже уходил, — спросила, оставляю ли я ей машину, имея в виду начавшийся ливень и различные хлопоты, которые ей предстояли, я без раздумий согласился, поскольку вовсе не предполагал, что под «хлопотами» она подразумевает подготовку к поездке в Индию.

Конечно, сама по себе разбитая статуэтка была недостаточным поводом для ее скоропалительного решения немедленно отправиться в Индию. Равным образом я не верил, что ее шокировала моя физическая неверность. Женщина столь свободного духа, как Микаэла, никогда не могла почувствовать себя оскорбленной из-за физической измены — ее собственной или чьей-то еще. Нет, больше смысла имела мысль, что все случившееся со мной просто пробудило с огромной силой ее старую тоску по духовной атмосфере, в которой она, как она множество раз объясняла мне, испытывала чувство свободы и независимости, в месте, которое, казалось, переполнено несчастьями и поражениями.

За всем этим прежним стремлением к Индии просматривалось новое тяготение, но не к жизни на огромном субконтиненте, но тяготение к поиску себя самой и источника того, что случилось с ее мужем; случилось более двух лет тому назад, а сама она являлась во всей этой невнятице началом начал, отправной точкой, поскольку именно она тогда вернулась из Индии, чтобы рассказать Лазарам о болезни их дочери. И вот теперь выяснилось, что итогом ее возвращения оказался я, я и моя, связанная с человеческими болезнями карма, и она чувствовала, что для моего спасения она должна вернуться в исходную точку, взяв с собой моего ребенка, чтобы общими силами доставить меня на место, где мне на помощь придут мудрые и все понимающие силы, обитающие среди тех, кто срочно нуждался в моей помощи, иначе говоря, среди истинных страдальцев и калек, ожидающих на тротуарах Калькутты, врачей-добровольцев, которые должны явиться туда из мира, называющего себя свободным и счастливым. Но понимать все это в конце концов я начал лишь тогда, когда Микаэла решила взять Шиви с собой, после того как лондонская Стефани обещала присоединиться к ее путешествию.

Утром, во время операции, ощущая легкое головокружение, я стоял около аппарата анестезии, но мысли мои были не о Микаэле и не обо мне самом, а о женщине, которую я оставил спящей в ее ухоженной квартире, то ли больную, то ли нет, и которая вскоре проснется, обнаружив, что она одна, после чего начнет гадать с тревогой, куда я мог подеваться, ожидая, когда я или кто-либо другой явится, чтобы разделить с ней ее одиночество.

* * *

Добравшись до больницы, я собирался сразу же отправиться в административный корпус, чтобы сообщить секретарше Лазара, чем я ответил на ее обращенный ко мне призыв, в ожидании возможной реакции другой стороны. Но времени на маневры уже не было. Так что мне оставалось лишь дождаться, пока пациент на операционном столе не отправится «в полет», что дало мне возможность позвонить ей и сказать, что ей не о чем волноваться. Она с облегчением поблагодарила меня.

— Я знаю, мы несколько перегрузили вас, — сказала она, необоснованно смешивая в одной фразе ее саму и женщину, постоянно занимавшую мои мысли, — но я заметила, что миссис Лазар пребывала в полном замешательстве, не представляя, к кому она может обратиться, поскольку при Лазаре в ее распоряжении была вся больница. И, разумеется, любой был бы счастлив помочь ей, а теперь, после случившегося, каждый думает, что ей поможет кто-то другой.

— Да, — сказал я. — Я тоже полагал, что профессор Левин позаботится о ней. Ведь он в какой-то, большей или меньшей, степени был их семейным врачом.

— Был, — не без горечи подтвердила она. — В прошлом. Но он рассердился на нее за то, что она отказалась возложить всю вину на Хишина. Он совершенно не согласен с тем, о чем я сказала ему, — а, впрочем, и вам тоже: виноваты все мы, кто больше, кто меньше. Я, Дори, ее мать, даже сам Лазар. Но нет — этот безумный, упрямый, упертый человек, которого Лазар прощал столько раз, хочет только одного — чтобы всеобщее мнение признало виновным одного лишь Хишина. В отличие от вас, доктор Рубин, он снимает с себя всякую ответственность. Вчера, после того как вы ушли, я чувствовала себя неловко за то, что распространила и на вас свои обвинения.

— Но почему? — успокоил я ее. — Вы правы. Мы все виноваты… по крайней мере, морально. И я тоже. Не меньше, чем Лазар.

Но уже не было времени в деталях разбирать вопрос о степени моральной вины любого из нас за смерть Лазара, поскольку больной, которого я оставил на операционном столе, мог равным образом обвинить в криминальном преступлении — халатности — меня самого, и я поспешил обратно, дабы удостовериться, что цифры, высверкивающие на всех мониторах, были совместимы с плавным продолжением «улета», пообещав мисс Кольби, что я вернусь к ней в течение дня для первичного отчета о ссоре, которая вспыхнула вдруг между двумя старыми друзьями. Секретарша согласилась, что именно нам надлежит разобраться в происшествиях, приведших к смерти ее босса, намекнув, что она на моей стороне. Но что ее поддержка могла дать мне, и будет ли она еще помогать мне, когда — раньше или позже — она узнает о моих отношениях с его вдовой? И тогда я принял решение всецело довериться ей, поскольку очень хотел, чтобы эта преданная и одинокая женщина, от отношения которой Лазар так зависел, подобно многим влиятельным людям, которые зависят — иногда целиком — от своих секретарш, была рядом со мною не только в маленьких схватках, то и дело вспыхивающих в больнице, но и в больших сражениях, начавшихся этим утром. В конце операции, когда по зрачку больного я понял, что он, очнувшись от анестезии, пришел в сознание, я оставил его на попечение медсестер из реанимационной палаты и, не получив ответа на звонок в квартиру Лазаров, спустился в кафетерий, купил два сэндвича, вместо того чтобы присоединиться к другим хирургам, и поспешил к офису Лазара.