Читать книгу - "Жизнь - Кит Ричардс"

* * *

Переезд на Спилман-роуд в Темпл-Хилле, в пустыню за железной дорогой, я воспринимал как катастрофу по крайней мере год – год опасной и ужасной жизни девяти-десятилетнего пацана. Я тогда был очень малорослый – положенные габариты я набрал только годам к пятнадцати. А если ты такой мелкий шкет, ты всегда в обороне. Плюс я был на год младше всех остальных в классе, из-за того что родился в декабре, – так уж мне не повезло. Год в этом возрасте – огромная разница. Вообще-то я любил гонять в футбол, был приличным левым нападающим – шустро бегал, старался бить с подачи. Но ведь я мелюзга, так? Один толчок в спину, и я лежу в грязи. Убрать меня на поле пацану, который на год старше, запросто. Если ты такой лилипут, а они такие великаны, ты сам для них как футбольный мяч. Шкетом был, шкетом останешься. Так что я только и слышал: “О, здорово, крошка Ричардс”. Еще у меня было прозвище Мартышка из-за торчащих ушей. Ну, прозвища-то были у всех.

Дорога из Темпл-Хилла до школы – это была моя дорога скорби. До одиннадцати лет я ездил в школу на автобусе и возвращался пешком. Почему обратно пешком? А потому что денег не оставалось! Я тратил деньги на проезд, деньги на парикмахера, стриг себя сам перед зеркалом. Чик, чик, чик. Так что приходилось тащиться через город, в совершенно другой его конец, минут сорок пехом, и было только два пути: по Хэвлок-роуд или по Принсез-роуд. Хоть монетку бросай. Но я знал, что по-любому, как только выйду из школы, меня будет поджидать этот парень. Он всегда угадывал, куда я сверну. Я пробовал найти другие маршруты, попадался хозяевам на их участках. Я проводил весь день, соображая, как бы добраться домой и не получить пиздюлей. Очень энергозатратное занятие. Пять дней в неделю. Иногда меня проносило, но все равно сидишь в классе, а внутри крутится одно и то же: “Блин, как бы мне мимо него проскочить”. Он был неумолим. Я ничего не мог с этим поделать и проводил весь день в страхе. Куда там сосредоточиться на учебе.

Если я приходил домой к Дорис с синяком под глазом, полученным по пути, она спрашивала: “Это еще откуда?” “А, упал”. Иначе мамаша обязательно бы завелась и замучила меня расспросами о том, кто это сделал. Проще было сказать, что ты упал с велика.

Одновременно я приношу все эти ужасные отчеты об успеваемости, а Берт смотрит на меня и недоумевает: “Что происходит?” Не будешь же ему объяснять, что проводишь весь день в школе, трясясь по поводу того, как добраться до дома. Так не делается. Так ведут себя слабаки. Это вопрос, который ты должен решить самостоятельно. Кстати, само по себе битье проблемы не составляло. Я привык выдерживать удары, особенно больно мне не было. Ты учишься ставить защиту, учишься и тому, как сделать так, чтобы человек думал, что тебе досталось намного хуже, чем на самом деле. “А-а-а-а-а!” – и он уже думает: “Вот черт, я ему, наверное, что-то повредил”.

И однажды я сообразил, что делать. Жалко, что не допер до этого раньше. Был у нас один очень добродушный парень, не могу вспомнить его имени, – такой простоватый, не созданный для ученой жизни, скажем так. И он, во-первых, был здоровенный, а во-вторых, жил в нашем районе – и все время парился по поводу своих домашних работ. Я сказал: “Слушай, хуй с ним, сделаю я твою домашку, но только домой идем вместе. Тем более от меня до тебя совсем недалеко”. И вот, ценой выполнения его заданий по истории и географии, я ни с того ни с сего обзавелся личным телохранителем. Никогда не забуду первого раза: двое парней поджидают меня как ни в чем не бывало и вдруг видят, что я не один. И мы их уделали. Хватило двух-трех тычков плюс небольшое ритуальное кровопускание, и победа была нашей.

Только когда я пошел в свою следующую школу, Дартфордский техникум^[17], проблема наконец разрешилась благодаря непредсказуемому везению. Ко времени моего переводного экзамена Мик уже пошел в Дартфордскую гимназию – ту, про которую говорили: “У, эти ребятки в красной форме”. На следующий год была моя очередь, и я провалился с треском, хотя и не таким оглушительным, чтобы меня отсеяли в школу, которая тогда называлась “средней современной”. Сейчас уже все по-другому, но при старой системе, если ты шел в такую школу, получить по окончании работу на заводе считалось удачей. Тебя не обучали ничему более серьезному, чем ручной труд. Преподаватели были никакие, их единственной задачей было держать всю эту ораву в узде. Я угодил в промежуточное заведение – техническую школу, которая, как я сейчас понимаю, специально имела такое расплывчатое название, как бы предполагавшее, что, хоть до гимназии ты недотягиваешь, какого-то образования все-таки заслуживаешь. Уже позже начинаешь врубаться, что тебя сортируют и распределяют с помощью абсолютно произвольной системы и почти никогда не принимают в расчет твой характер целиком, в лучшем случае – “Что ж, он, может быть, не очень внимательный в классе, зато у него лучше развиты навыки рисования”. Они никогда не принимают в расчет, что вообще-то тебе может быть просто скучно, потому что ты уже все про это знаешь.

Школьный двор – великий судья. Именно здесь выносятся все приговоры между сверстниками. Это место называется игровой площадкой, но оно больше похоже на поле боя, давление иногда бывает невыносимым. Вон два чувака пинают какого-то несчастного заморыша, но нет: “Фигня, это они так – пар выпускают”. В те времена дело нередко доходило до драк, хотя в основном все сводилось к тому, чтобы побольнее задеть словом “педрила” и прочее.

Мне понадобилось много времени, чтобы разобраться с ситуацией и научиться давать пиздюлей вместо того, чтобы получать их. А получать пиздюлей я был мастер, и довольно долго. Но потом мне привалила удача, и я по абсолютной случайности умудрился уделать одного жлоба. Это был один из тех самых волшебных моментов. Мне было двенадцать или тринадцать. Минуту назад я – типичная овца, но всего одно резкое движение – и гроза школы валяется на земле. Это произошло над небольшой клумбой, выложенной камнями, – он споткнулся, и в следующую секунду я уже сидел на нем. Когда я дерусь, падает красная шторка. Я ни черта не вижу, но знаю каждый свой следующий шаг. Как будто мои глаза покрывает красная пелена. Никакой пощады, чувак, пошло гасилово! С разниманием старостами^[18] и всем полагающимся. Но как пали сильные! До сих пор помню, как офигел, когда этот хмырь распластался на клумбе. До сих пор вижу эти декоративные камни и фиалки, в которые он грохнулся, после чего встать я ему уже не дал.