Читать книгу - "О суббота! - Дина Калиновская"

Саул Исаакович размышлял о том, что нужна для такого дипломатического приема история какая-нибудь сегодняшняя, чтобы она показала его жизнь с общественной, деятельной стороны. Тогда он подождал бы, пока все исчерпают свои «а помнишь?», он переждал бы, пока Гриша вдосталь нахвастается своей американской удачливостью, и вот тут он, будь у него в запасе соответствующая история, обратился бы ко всей честной компании:

— Хотите, мои дорогие, знать, что я делал этой ночью?

Ада сказала бы:

— Бегал к любовнице!

Ревекка сказала бы:

— Храпел, как кабан!

Зять Сережа сказал бы:

— Гнал самогонку!

Внук Шурка сказал бы:

— Фальшивые деньги!

И все вдоволь бы посмеялись. Тогда бы он, как говорится, взял трибуну в руки и поведал что-нибудь приключенческое.

Неторопливые шаги Саула Исааковича поскрипывали то по песчаной дорожке, то по галечной, то давили яично-желтый толченый ракушечник. Он готов был сочинить ночное приключение, сочинить по всем правилам— вступление, развитие и развязка, заключительный удар добра по злу.

— Хрен! Суля, я забыла купить хрен! — Так встретила его Ревекка. Она уже успела метнуться на Привоз за щукой и цыплятами, но забыла необходимейший продукт.

Привоз, словно чернильное пятно на промокательной бумаге, растекся и расплылся по ближним улицам, и заборы, его ограничивающие, не означают никаких границ. Признаки близкого базара появляются далеко от него и будоражат городского человека, как будоражат рыболова запахи близкой воды, как охотника свежий след. Разве охота — только выстрел и добыча за плечами? Разве базар — только место, где меняют деньги на продукты?

Разве не базар — переполненные трамваи, бегущие к нему со всех сторон? Разве не базар — за много кварталов от него непреклонно вылезающая из авосек молодая морковка? Разве не базар — трамвайные билеты, конфетные бумажки, золотая кожура копченой скумбрии, шелуха репчатого лука, напоминающая крылья стрекоз, лузга подсолнечных и тыквенных семечек, обжимные пробки от пивных бутылок и лимонада — широко рассыпанное конфетти вокруг всегда воскресного Привоза.

А за забором, в самом Привозе, на его законной территории человек тут же забывает, что пришел за картошкой или редиской, а бродит по рядам, как зритель, как счастливый бездельник, как гость, приглашенный на фестиваль. Привоз засасывает занятого человека, утешает обиженного не только картинностью и изобилием, но, главное, особенным друг к другу расположением, снисходительностью и ласковостью.

Здесь нет духа толкучки, отрыжки нэпа, любимой болячки на теле города. На Привозе не скажут со змеиной улыбкой:

«Обманщица?! Это я обманщица?! Чтоб тебя сегодня так машина не минула, деточка, как я обманщица!»

На Привозе, если хотят обругать тетку, заломившую цену, ахнут:

— Чтоб ты была здорова!

На Привозе пожурят с улыбкой:

— Зачем вы щекочите курицу — ей же смешно!

На Привозе горожане неловким языком, но с удовольствием говорят по-украински:

— Бабусенько, брынза солона?

— Коштуйте, будь ласка! — пропоет молочно-чистенькая бабуся.

— Тетя, а у вас цибуля добра?

— Не! Навищо вам добра?! Злюща, як свекруха!

— А откуда, женщина, хрен привезли, издалека?

— Так из Ясных Окон, может, слышали? Посадила этот хрен проклятущий и избавиться от него не могу — растет и растет, хоть плачь!

— Отчего же такая напасть?

— Так ведь корень у него больше метра, не докопаешься, вот и растет пятый год, никак не выведу, за всю зиму продать не смогла.

— И как же там живется, в Ясных Окнах?

— Хорошо живется. А вы бывали у нас?

— Был когда-то.

— Так неплохо живется, ничего.

— А семья у вас большая, детей много?

— А как же! И дети есть, и внуки. Любоваться есть на кого. Купите фасоли! Сахарная!

Саул Исаакович отобрал три поленца хрена, дал рубль, взял десять копеек сдачи. Он поместил корешки во внутренний карман пиджака, отошел, оглянулся — женщина прижала к губам руку, и приятие, и симпатию источал ее карий взгляд.

Саул Исаакович зашагал прочь, посвистывая.

Саул Исаакович! А, Саул Исаакович!.. Слышите, о чем зудят над рядами золотые осы? Ззз… зудят они. Милая женщина, однако живет в Ясных Окнах, зудят они. Очень даже славненькая женщина проживает в Ясных Окнах. Ззз… А вон брызжет на газоне искусственный дождик, зудят они, можно подставить ладони, напиться. Можно схватиться за поручень тронувшегося с места трамвая. Можно корешок неистребимого ясноокнянского хрена самому натереть на мелкой терке, чтобы Ревекке не плакать даже по такому ничтожному поводу из-за Ясных Окон… З-з-ззз!..

Через неделю после их свадьбы приехал Опружак, друг, кавалерист, орел. Он приехал поздравить и привез штоф самогона и копченую рыбу. Ревекка распорядилась: пусть они посидят и подождут, а она за десять минут сварит картошку и почистит рыбу. Через час Саул решил навестить ее на кухне. Там действовал брошенный в бессмысленном старании примус, а Ривы не было. Во дворе тоже. Она пришла, когда Саул уже начал серьезно беспокоиться, но зато в новом платье. Мужчины без новобрачной не смели выпить, а она, оказывается, на минутку забежала к портнихе.

— Что?! Вы до сих пор сидите голодные?!

Нельзя было удержаться, если она смеялась…

— Лентяи! — кричала она. — Немедленно чистить картошку! С рыбой я должна возиться?! В новом платье?!

Потом Опружак ушел, и настала ночь, и Ревекка была виноватой влюбленной, они не спали до первых молочниц…

— Саул, ты предупредил их?

Ревекка никогда не приглашала родню — только предупреждала:

— Утром предупрежу.

Лениво застывал на подоконнике янтарный холодец из петуха.