Читать книгу - "Любовь гика - Кэтрин Данн"

– Все очень продумано.

Свет цвета пыли, льющийся в окна, ложится на щеку и волосы Миранды. Ее глаза остаются в тени.

– Вы обсуждали это со своими подругами в клубе?

– Они говорят, чтобы я соглашалась. Они сами согласились бы, не задумываясь. Но они ненавидят свои особенности. А я вот уже не уверена. Вот почему я хотела с вами поговорить. Вы знаете, как это: быть не такой, как все. Знаете лучше всех нас, вместе взятых. Я не знаю, сколько вам лет?

– Тридцать восемь, – отвечаю я и вижу по ее лицу: она думала, будто я старше. Мне едва сравнялось семнадцать, когда я ее родила. Но карлики старятся быстро.

– Я хочу вас спросить: это нормально, что мне нравится мой хвост? Может, у меня что-то не то с головой? Если я упущу этот шанс, возможно, потом буду всю жизнь жалеть. Вы, наверное, всю жизнь мечтали о том, чтобы стать нормальной?

– Нет.

– Нет?

– Я мечтала о том, чтобы у меня было две головы. Или чтобы я была невидимкой. Или чтобы у меня был рыбий хвост вместо ног. Я хотела стать еще более ненормальной.

– Еще более ненормальной?

– Да.

– Правда? Поразительно! Расскажите мне…

– Мне надо идти.

Я хватаю пижамную куртку, сползаю со стула и на затекших ногах ковыляю в ванную.

– Ой, простите меня, я отняла у вас столько времени, вы, наверное, устали… Вы ведь еще придете, да? Может быть, завтра? Я как раз доработаю свои сегодняшние эскизы, и завтра можно уже приступать к серьезной работе.

Наконец я одна, у себя дома, за запертой дверью, стою и тупо таращусь в давно немытое окно. Я не могу делать вид, будто удивлена. Монахиня сразу мне так и сказала, когда я привезла к ним Миранду. Хорст, наш укротитель, остался снаружи, а я вошла внутрь, в комнату для посетителей. Я сидела, прижимая к себе маленькую Миранду. Ей тогда не исполнилось и года, и она все еще носила подгузники. Глотая слезы, я пыталась вести беседу с этой чистенькой и румяной монахиней, которая по телефону казалась такой радушной и доброй.

– В каком смысле, хвост? – Ее глаза вмиг похолодели. Она оттянула подгузник Миранды на попке. – Она у вас не слабоумная?

Миранда нахмурилась от прикосновения чужих рук и тревожно взглянула на меня. Когда монахиня стянула с нее подгузник до самых колен, Миранда закрыла глаза, открыла рот и расплакалась в голос.

– Просто маленький хвостик, – произнесла я.

Вошла медсестра, бодрая и жизнерадостная, с папкой-планшетом и бланками. Она умело подхватила Миранду на руки и стала ее развлекать, пока я, шмыгая носом, заполняла все необходимые документы. Монахиня что-то шепнула на ухо медсестре. Та незаметно заглянула под подгузник Миранды, не переставая напевать песенку про паучка, который карабкался по водосточной трубе.

Мы прошли в лазарет, где медсестра, продолжавшая напевать и читать детские стишки, раздела смеющуюся Миранду, осмотрела ее, послушала, посветила фонариком ей в ротик, сосчитала все пальчики и наконец легонько пощекотала свернутый колечком хвостик. Миранда рассмеялась еще пуще, а я словно окаменела.

– В ее случае операция будет сложной, зато потом ей станет легче жить, – уговаривала меня монахиня. – Представьте, каково ей будет среди нормальных детей. В бассейне, в душе… даже просто переодеться, когда соседки по комнате рядом… его не скроешь. А дети бывают жестокими.

– Нет! – рявкнула я. – Он останется. Не смейте его трогать.

Они спросили меня еще раз, через пять лет, когда я стояла в комнате для посетителей и наблюдала за Мирандой через окно.

– Она молится, чтобы его не было. Разве можно лишать собственного ребенка шанса на счастливую, нормальную жизнь?

Я молча смотрела, как Миранда со смехом съезжает с горки на детской площадке, пытаясь увидеть в ней живую любовь, которая была мертвой во мне.

– Она счастлива, – сказала я. – Вы мне так говорили, и я сама это вижу. Пусть хвост останется.

Но она его ненавидела.

Я забралась в свой чуланчик, плотно закрыла дверцу и долго лежала, свернувшись калачиком в темноте, и думала о мисс Лик. Ее странное хобби было мне не в новинку. Я уже видела что-то подобное.

Когда я просыпаюсь, на улице уже темно. Я иду в ванную и сую голову под струю холодной воды. Затем надеваю свитер, пальто, нахлобучиваю поверх парика вязаную шапку, спускаюсь вниз, шагаю мимо громких голосов из телевизора в комнате Лил и выхожу на улицу. Мне нужен автобус номер 17, идущий в центр.

Съежившись на сиденье в пустом автобусе, под бледными флуоресцентными лампами, я смотрю на картонную табличку, засунутую под сетку над окном. На табличке написано: «Не устраивайтесь поудобнее».

Я выхожу у торгового центра и направляюсь в сторону Старого города, к «Зеркальному дому». По дороге захожу в телефонную будку. В телефонной книге есть номера нескольких человек по фамилии Лик, но ни одной Мэри или М. Скорее всего, это вымышленное имя. Человек с таким хобби, как у нее, вряд ли стал бы называться своим настоящим именем.

Электронные часы в витрине тату-салона показывают ровно девять. Через два квартала я ищу наблюдательную позицию напротив стоянки у «Зеркального дома». Затененный вход в закрытый на ночь магазин кожаных изделий на углу дает хороший обзор стоянки, служебного входа и центрального входа в клуб. На тротуаре стоят мешки с мусором, ждут утренних мусорщиков. К двери ведут пять ступенек. Я сижу на верхней ступеньке и наблюдаю, как заполняется стоянка. Из машин выходят веселые компании и хихикающие парочки. В основном мужчины. Я считаю. Шестьдесят человек вошло в клуб, прежде чем один вышел оттуда. Мисс Лик пока не появлялась.

Я уже мерзну. Дождя как такового нет, но промозглая изморось постепенно просачивается под плащ. В отсветах городских огней низкие тучи похожи на тусклые лиловые синяки в небе. Над трехэтажным горизонтом Старого города возвышается офисная башня розовато-телесного цвета. Время от времени она почти полностью исчезает в наплывах темноты. Затекшие ноги болят.

Кем я себя возомнила? Что я здесь делаю? Тазобедренный сустав отзывается издевательской болью. Я продолжаю сидеть и наблюдать, чувствуя себя круглой дурой.

Через два часа появляется мисс Лик. Ее трудно не заметить. Шесть футов два дюйма и двести сорок фунтов в сером деловом костюме. Туфли на высоченных каблуках – огромные, как египетские пирамиды. Она пробегает через стоянку, съежившись под зонтом, и заходит в «Зеркальный дом» через служебный вход. Когда я ее вижу, мой пульс учащается, но как только она скрывается внутри, пульс возвращается к обычному неровному ритму.

Я жду еще час, и вот мисс Лик наконец выходит под резкий свет фонарей на стоянке. Смотрит вверх и решает не раскрывать зонт. Она стоит, запрокинув голову, и роется в карманах. Я поднимаюсь. Колени – одеревенелые и ненадежные. Я трясу ногами, пытаясь оживить застывшие суставы. Кровь постепенно разогревается. Мисс Лик проходит стоянку насквозь. Она осторожна, не оставит машину так близко к клубу. Она заворачивает за угол. Я ковыляю следом, по темной стороне улицы. Маленький бар закрывается, посетители выходят наружу. Их пьяные голоса на какое-то время перекрывают звук моих шаркающих шагов. В трех кварталах от «Зеркального дома» высокая женщина садится в шикарный черный автомобиль, припаркованный у донорского пункта. Я записываю номер машины – фломастером на запястье – и чувствую себя покорителем Азии.