Читать книгу - "Воспитание чувств: бета версия - Елена Колина"

А мы с Алисой уселись на велосипеды у окна, перед нами мой конь на Аничковом мосту, и стали разговаривать.

– Давай еще поиграем, – предложила Алиса, – правда или желание?

– Правда.

– Скажи: я просто толстая или очень толстая?

– Нет, лучше желание, я выбираю желание… Какое? Ну… три раза прокричи «ку-ка-ре-ку» и три раза ухни, как сова.

Алиса кукарекала, ухала совой, затем сказала: «Что ты хочешь про нас узнать? Чем мой папа занимается, где моя мама, где мамаша Скотины, что еще?» Алиса делала, что хотела, говорила, что хотела. Оба они, Алиса и Роман, одинаково легко говорили что не принято, как будто свобода от условностей передается генетически. Мне нравилось это, но я так и не научился этому, пока нет. Может быть, позже.

Алиса рассказала мне, чем занимается Роман, – всем. Например, совместное предприятие, например, водка «Абсолют», например, спирт, например, фирма при обществе инвалидов.

– Это как бы благотворительность, а на самом деле у общества инвалидов таможенные льготы на сигареты и алкоголь…

– Но ведь это обман?

– Обман, и что? Им хорошо, и папе хорошо. Да вся наша жизнь вранье, – все врут. Попробуй врать и увидишь, как твое вранье становится правдой, для тебя и для всех. Мне всю жизнь врали. Я тоже все время вру.

Позвонил Роман, Алиса поговорила с ним, сидя на велосипеде. «Ты сегодня опять не ночуешь? – разочарованно спросила Алиса. – Ну пока, до завтра, целую тебя тысячу раз».

– Сказал, что ночевать не придет, – уже как своему человеку сообщила мне Алиса. – Жалко, что он няньку выгнал, при ней он дома ночевал… пока она ему не надоела… Папа при мне стесняется сюда женщин водить. Стесняется, но водит. Не может удержаться. А мне приходится делать вид, что это не то.

– Не то?.. Что не то?

– Ну, ты дурак, что ли? Они выходят из его комнаты, а я делаю вид, что это не секс, а почтальон или сантехник. Ха-ха. Это весело. – Алиса вздохнула, наверное, это было не слишком весело. – Я это делаю для папы, чтобы ему не было передо мной неловко. Я ему очень дорога. Я его главный ребенок. Я законная, понимаешь? Моя мама была за ним замужем. Я законный ребенок, а Скотина нет, папа его выменял на диван. Мог бы и не выменивать, подумаешь, Скотина… Подумаешь, родила какая-то дурочка, все хотят от него родить, все папу обожают, у него женщин миллион… Первая женщина у него была в седьмом классе, представляешь?..

В седьмом классе? Скотину выменяли на диван? Я не мог себе этого представить. Пожалуй, больше не мог представить, что у кого-то была первая женщина в седьмом классе.

Алиса так удачно притворилась напористой и нагловатой новой русской, что я не был до конца уверен, что теперь она не притворяется, не врет, не преувеличивает. Я еще не знал Алисину историю, Алиса сказала только, что учится в самой дорогой в Петербурге частной школе при Герценовском институте, но вроде бы никакой драмы в Алисином прошлом не проглядывалось. Она не изголодалась по общению, ее не держали взаперти, ей не запрещали приглашать домой подруг… Тогда почему она так хотела дружить, почему была так напористо откровенна с чужим человеком?

…Алиса была толстая. Думаю, причина в этом. Толстая – это ведь не лишний вес, это лишний человек. Толстых не любят, к толстым относятся пренебрежительно, толстым трудно быть в центре внимания, – а Алисе хотелось быть в центре внимания. Психогенетика утверждает, что с генами мы получаем не только физические, но и психические черты, а Алиса уж точно была дочерью своего отца: «мне нет дела до правил», тяга к риску, жажда новизны, стремление очаровать, присвоить и затем манипулировать, – куда ей, «жиртресту», со всем этим букетом? В дорогой частной школе, среди девочек и мальчиков, ориентированных на «самое лучшее», Алиса уж точно не была «самым лучшим», только дома чувствовала себя неплохо и могла развернуться. Ну и, конечно, она так любила отца, что все это – его богатство, успех у женщин – просто выпирало из нее. Из человека всегда прет главное, а он был ее Главное.

Я выключил мультики. Поиграл со Скотиной, сомневаясь, выполняю ли я свои обязанности, ведь, вместо того чтобы учить его быть мужиком, я просто катал с ним машинки (одну машинку Скотина сломал случайно, другую намеренно, посмотреть, прочно ли приделан руль). Потом я сварил на плитке яйца, одно дал Скотине, остальные съела Алиса: она сидела на диете, по которой нельзя было ничего, кроме яиц, но зато яиц можно было съесть сколько угодно. Доев последнее из трех яиц, Алиса съела кусок сыра без хлеба («хлеб мне нельзя»), потом полбуханки хлеба и шоколадку. Бумагу, в которую был завернут сыр, скомкала и положила обратно в холодильник, обертку из-под шоколадки, разгладив, засунула в портфель Скотины, – я еще не знал, что она заметает следы.

… – Звонил папа. Он просил тебя остаться до двенадцати. Нет, не вру!.. Я не вру! Не вру я!.. – кричала Алиса. – …Да, я вру, но ты ведь можешь остаться хотя бы до одиннадцати… Знаешь, как страшно одной в этой вашей квартирище? Ты, небось, тут никогда один не оставался, вас тут жило сто человек… а мне одной знаешь как страшно?.. Скотина? А что Скотина, он вообще не в счет.

Я позвонил маме, сказал «задержусь на работе» (она от изумления не нашлась что сказать), уложил Скотину спать. Он жил в комнате бабы Цили, узкой, как пенал, на полу была расставлена железная дорога невиданной красоты с поездами (там были даже вагоны-рестораны), платформами и семафорами.

А спал Скотина в детской кроватке для годовалых. Очевидно, Роман, когда забрал Скотину у его матери, велел водителю привезти детскую кровать, – и водитель привез детскую кроватку. Я хотел снять переднюю стенку, но Скотина перепрыгнул через переднюю стенку, лег, свернувшись в клубок и выставив ноги сквозь прутья, сказал, не надо, так уютней спать. Наверное, ему в целом было не слишком уютно.

Когда Скотина заснул, мы с Алисой уселись на велосипеды со стаканами (Алиса сказала: «А сейчас мы с тобой тяпнем вискарика, Johnnie Walker Red Lebel c кока-колой»). Алиса опять говорила об отце, подробно о его успехах в бизнесе и подробно о его женщинах («одна до утра простояла на лестнице голая с вещами в руках, другая грозила самоубийством, когда он ее выгнал, третья…»).

Здесь все было мое, от коня за окном до царапины на подоконнике (в четырнадцать лет от злости на маму метнул в подоконник циркуль; мама говорила, что я пережил переходный возраст «как ангел», интересно, каковы были бы ангелы в переходном возрасте, если бы он у них был). Я был в своей комнате, но в чужой жизни. Я спросил, почему Роман всех выгоняет, как будто нельзя просто расстаться. Алиса сказала: «Сами-то они не уйдут, он же лучше всех».

Мы сидели на велосипедах над Аничковым мостом, смотрели на коня (накрапывал дождь, – если кто-то видел коней под дождем, он знает, какие они особенные, гладкие, а если не видел, то нет смысла объяснять), разговаривали о чужой любви. Алиса курила «Моre», и я курил, наслаждаясь чуть печальной взрослостью, – дождь, дым, полумрак, Аничков мост. Johnnie Walker Red Lebel c кока-колой сменился коктейлем Bacardi-Cola, затем опять Johnnie Walker, и когда в комнате зажегся свет, оказалось, что в первый рабочий день я встретил своего работодателя с его сигаретой и его виски в руке и, как говорила баба Сима, «сильно выпимши». Во всяком случае, с велосипеда я встал, не вполне удерживая равновесие.