Читать книгу - "Голоса на ветру - Гроздана Олуич"

Бумаги, которые следовали за ним, подтверждали, что речь идет о Благое Байине, жителе Караново, солдате IV ударной роты, практически полностью уничтоженной в боях в Галиции. Каким образом получилось, что Благое был объявлен погибшим, никто не помнил, точно так же как и Благое не помнил, кто и когда вытащил его из окопа, полного мертвых тел солдат IV ударной роты. Очнулся он в военном госпитале после двух месяцев, проведенных в бессознательном состоянии, и понял, что находится в Сибири. Но как он туда попал и как его зовут, вспомнить не мог. А еще он не мог понять, что ему говорят, пока не выучил несколько десятков русских слов. После этого жизнь потекла спокойно. Вместо своего забытого имени он взял себе русское и стал Семеном Ивановичем Черноглазом, женился, и у него родилось два сына. Дочери, оставшиеся в Караново, иногда появлялись в его снах маленькими, только начавшими ходить детьми, и он удивлялся, откуда взялись эти девочки.

Возвращенный швейцарским Красным крестом в Караново, он узнал, что девочки из его снов и в самом деле его дочери, что его жена, Джурджа, через некоторое время после того, как получила сообщение о его смерти, вышла замуж второй раз и родила еще троих детей, двух со вторым и одного с третьим мужем, который всех ее детей признал своими.

Услышав, что погибший Благое вернулся Семеном Ивановичем Черноглазом, Джурджа проплакала три дня, а потом решила, что все должно остаться так, как есть. Благое, к общему изумлению жителей Караново, привел русскую жену и мальчиков в родительский дом, однако свое имя решил больше не менять. Под этим именем он был счастлив в России, объяснил он родителям, те – родственникам и соседям, и всем оставалось только недоумевать, каким образом имя его отца и деда оказалось между фамилией Черноглаз и именем Семен. Что за шутку сыграла с ним судьба, ведь отца и деда действительно звали Иванами. А, может быть, где-то там, между жизнью и смертью, Благое сам вспомнил отцовское имя? Или имя какого-то русского солдата Ивана, вернувшего его в мир живых? Сам он этого не помнил. И не пытался вспомнить. Всех детей, и своих, и Джурджиных, Семен Иванович Черноглаз любил одинаково и разницы между ними не делал.

Полюбит ли их так же и «русская», гадали родители и соседи. Гадали они недолго. «Русская» детей полюбила, подружилась с Джурджей и стала ей даже ближе, чем был Семен Иванович Черноглаз в те времена, когда его звали Благое Байин.

* * *

И вот после такого прыжка во времени жители Караново спрашивали себя, а не произошло ли что-то подобное и с Наталией Арацки и не живет ли теперь она с близнецами где-то под чужим именем, счастливая своим положением?

Одновременно возникали и сомнения. Нет, Наталия не из тех, кто может забыть, отказаться, кроме того, имелись свидетельства соседей и родственников, настолько противоречивые, что «Шепчущий из Божьего сна» не знал, какое из них истинно – то, согласно которому Наталия с детьми находилась в доме Арацких в тот момент, когда в самом конце войны на Караново посыпались бомбы союзников, превратившие это великолепное здание в огромную воронку, заполненную водой, в которой плавал мертвый белый поросенок, или то, которое утверждало, что Наталии вообще не было в Караново во время той пасхальной бомбардировки? «Что, скорее всего, более вероятно».

При расчистке руин Наталия с близнецами найдены не были. Ни живыми, ни мертвыми, а через Караново проходили многие армии, и все они одинаково убивали и грабили, из-за чего Арацкие очень редко, только когда их к тому вынуждали холода, возвращались с хутора, куда переехали, в свой особняк, перед которым дежурил немецкий солдат, следивший за каждым шагом Веты. Сколько же ему лет, задавалась вопросом Наталия, удивленная тем, как попал в армию, в чужие края, паренек, у которого еще даже не начала пробиваться борода. Кого он охраняет, вышагивая перед домом Арацких, стоявшим между зданиями суда и местной власти, и вселяя своими горящими глазами в Вету страх, не покидавший ее ни днем, ни ночью, из-за чего, возможно, Наталия и решила, что им следует тайком покинуть дом и укрыться на хуторе посреди болот. А, может быть, это было и из-за Стевана – семь шагов молодого солдата Ганса Мюллера вперед и семь назад сводили его с ума. А ведь все могло быть иначе.

Могло ли?

Выбравшись из вагона для скота, направлявшегося в Освенцим, капитан Стеван Арацки был уверен, что выбрался на свободу. Положение, в которое он попал в Караново, оказалось новым, еще более позорным рабством, когда он, спрятавшись на чердаке, слушал шаги немецкого часового под окнами своего дома: семь шагов вперед, семь назад, и снова. Что если немцу придет в голову проверить, а нет ли в доме Арацких беглецов, и он обнаружит маленькую пропылившуюся комнатенку на чердаке, вытащит его оттуда за шкирку как полудохлую кошку и пустит ему пулю в голову? Надежда на то, что эта война как и все войны прогремит и отгремит, становилась все слабее, голод все ощутимее, хотя Наталия и старалась оттянуть падение в пропасть. Без успеха.

В самом начале второго года войны из дома Арацких исчезли все ценные вещи, а вместо них появился мешок картошки, немного копченого мяса и фасоль. Тем не менее впервые за всю его историю в нем голодали. Даже окрестным крестьянам-арендаторам не чем было больше шантажировать бывших хозяев. Пианино исчезло самым последним, но не потому, что Вета только тогда прекратила мучить этюдами себя и окружающих, а потому, что местные перекупщики долго не знали, куда его пристроить.

* * *

Я только что с дороги,

Запыленный и голодный.

И так хочу другого окруженья…

Васко Попа

Измученный бегством и страхом, что какой-нибудь из карательных отрядов обнаружит его укрытие, замерзший и голодный, Стеван наконец согласился с предложением Наталии как только станет потеплее перебраться на пустующий хутор на небольшом островке между двумя рукавами Тисы, заросшей камышом и населенной лягушками и болотными птицами.

Теперь все Арацкие начали с нетерпением готовиться ко дню тайного переселения на этот хутор, когда-то давным-давно построенный одним из предков нынешних Арацких и служивший охотничьим домиком в сезон охоты на диких гусей и оленей.

Как они будут там жить, они и сами не представляли, с собой предполагалось взять только самые необходимые вещи, все были взволнованы как перед интересной экскурсией. Опасной экскурсией. Потому что покинуть Караново нужно было тайком, еще до рассвета, миновав и Ганса Мюллера, и часовых на выходе из города.

Из-за опасности побег на хутор несколько раз откладывался… До болота они добрались тогда, когда им казалось, что предприятие уже почти провалилось. На хуторе посреди болота время остановилось и стояло как черная мертвая вода вокруг острова, заросшего осокой, в которой гнездились болотные птицы. Рыба и яйца диких уток стали основной пищей семьи Арацких и двух странных слуг, остававшихся здесь и после того, как вся остальная прислуга разбежалась, унося с собой кто что мог.

Когда Наталия в первый раз услышала шорох дождя по протекавшей в некоторых местах камышовой крыше, Данило вспомнить не мог. Но к общему изумлению, она забралась на крышу, починила там все, что нужно было починить, и спустилась так запросто, словно слезла с кровати. Она преисполнилась решимости починить крышу и в Караново, и позже успела сделать это, незадолго до того, как не стало ни крыши, ни дома.