Читать книгу - "Собрание сочинений в 9 тт. Том 5 - Уильям Фолкнер"

лес, но трое пеших бегут еще полем, и старая белая лошадь тоже смотрит на них из конюшни, а нас не замечает, но вот храпнула, дернулась назад и опрокинула копытом что-то — ящик с ковочным инструментом. На лошади веревочный недоуздок, привязанный к лесенке, что ведет на сеновал, а на земле трубка лежит недокуренная и даже еще не погасла.

Мы взобрались на лесенку, а с нее на лошадь, и когда выехали из конюшни, то еще видно было тех троих солдат; но у ворот мы замешкались, пока Ринго слезал и отворял их и опять на коня влезал, — и солдат не видно стало тоже. Когда мы подрысили к лесу, их уже и след простыл, и не слыхать ни звука, только конь натужно шумит нутром. Мы пошли тише, потому что старый этот конь снова на быстрый аллюр перейти уже не мог, и на ходу прислушивались, — и лишь почти уже к закату выехали на какую-то дорогу.

— Вот тут они прошли, — сказал Ринго, и я увидел следы мулов. — Обоих наших тут следы — и Тестя, и Стоика. Я их где хочешь признаю. Они сбросили янков с себя и домой теперь правят.

— А ты уверен? — спросил я.

— А то нет. Я же всю жизнь с этими мулами. Что ж я, по-твоему, следов не знаю ихних?.. Веселей, коняга!

Мы поехали дальше, но конь идти быстро не мог. Потом луна взошла, но Ринго говорил по-прежнему, что видит следы наших мулов. И мы ехали дальше, только теперь коняга шел еще тише, и вскоре Ринго задремал и слетел бы наземь, если б я не поддержал, а чуть погодя уже Ринго меня подхватил — я и не заметил, как заснул. Который час, мы не знали, и нам все равно было; но какое-то время спустя конь наш гулко и неторопливо простучал копытами по доскам, и мы свернули с дороги, привязали недоуздок к деревцу; должно быть, заползали мы под мост уже спящими, и обоих нас во сне тянуло лезть, бежать куда-то. Потому что если б до конца лежали неподвижно, то они б нас не заметили. Я проснулся — снились мне раскаты грома, и сон словно продолжался. Светло было; даже под мостом, в гущине бурьяна, мне и Ринго ощутилось, что восходит солнце; но в первый миг мы просто вскинулись от грохота — над нами густо барабанили подковы по шатучим доскам настила; мы сели, глядя друг на друга в бледно-желтом свете и не совсем еще очнувшись. Вот потому-то вышло так — мы, может, еще спали, были врасплох застигнуты во сне и не успели ни о чем подумать и сообразить, как быть, если над нами янки, — и выскочили из-под моста, побежали бессознательно, беспамятно; я оглянулся на бегу (мост и дорога обок футов на пять, на шесть приподняты над местностью), и мне почудилось, что весь этот горизонт заполнен движущимися по небосклону лошадьми. Затем все сгустилось, слилось, как вчера; не чуя под собой бегущих ног и шипов и колючек не чувствуя, мы нырнули по-кроличьи в ежевичную заросль и легли там ничком, а вокруг зашумели люди, затрещали ветвями лошади, и чьи-то твердые руки выволокли нас, царапающихся, брыкающихся, ничего не видящих, из кустов и поставили на ноги. Тут зрение вернулось к нам, стоящим в кольце конных и спешенных людей и лошадей, — и на бездыханную, блаженную минуту нас обдало волшебным, росистым покоем и миром. Я узнал Юпитера, большого, неподвижного в рассвете, как бледное, недвижно зачарованное пламя, — и тут отец затряс меня, воскликнул:

— Где твоя бабушка? Где мисс Роза?

И пораженно ахнул Ринго:

— А мы ж про бабушку забыли!

— Как забыли? — вскричал отец. — То есть убежали, бросили ее в повозке посреди дороги?

— Ой, хозяин Джон, — сказал Ринго. — Да вы же знаете, к ней никакой янки не сунется, если у него хоть капля мозгу.

Отец выругался.

— И далеко отсюда вы ее оставили?

— Это вчера днем было, часа в три, — сказал я. — Мы и ночью потом ехали немного.

Отец повернулся к своим.

— Ребята, посадите их кто-нибудь двое к себе за седла, а лошадь поведем на поводу. — Оглянулся на нас. — Ели вы что-нибудь?

— Ели? — сказал Ринго. — Мой живот уже решил, что у меня глотка напрочь перехвачена.

Отец достал из седельной сумы кукурузный хлебец, разломил пополам, протянул нам.

— Где вы взяли этого коня? — спросил он.

Помявшись, я сказал:

— Он одолженный.

— У кого одолженный? — спросил отец.

Мы помолчали, потом Ринго сказал:

— Мы не знаем. Там не было хозяина.

Один из солдат засмеялся. Отец коротко глянул на него, и смех утих. Но лишь на минуту, потому что все вдруг захохотали, а отец только переводил взгляд с солдата на солдата, и лицо его краснело все сильнее.

— Не серчай, полковник, — сказал один. — Ур-ра Сарторису!

Мы поскакали назад; езда оказалась недолгой; вскоре открылось перед нами поле, по которому бежали вчера те люди, и дом с конюшней опять виден, а на дороге все еще лежат обрезки упряжи. Но повозки нет. Отец сам подвел конягу к дому, постучал пистолетом о крыльцо, но, хотя дверь была по-прежнему распахнута, никто не вышел. Мы поставили коня на старое место в конюшню; трубка так со вчера и валялась у опрокинутого ящика с ковочным инструментом. Вернулись на дорогу, и отец остановил Юпитера среди обрезков и обрывков упряжи.

— Ох вы, мальчишки! — сказал он. — Ох, чертовы мальчишки!

Двинулись снова в путь, но уже потише; трое ехали дозором где-то впереди. Днем вернулся галопом один из дозорных, и, оставив с нами трех бойцов, отец урысил с остальными; воротились они почти уже к закату на припотевших лошадях и ведя в поводу еще двух с синими армейскими подседельниками и с выжженным на бедре клеймом «США».

— Говорю же вам, что янкам бабушку не остановить, — сказал Ринго. — На спор иду, она уже в Мемфису.

— Ваше счастье, если это так, — сказал отец. — Садитесь с Баярдом вот на этих, — указал он на новых лошадей. Ринго пошел садиться. — Погоди, — сказал отец. — Твой вон тот.

— Он, значит, мой собственный?

— Нет, — сказал отец. — Одолженный.

Мы все, остановись, глядели, как Ринго садится на своего коня. Тот стоит сперва не шевелясь, но, ощутив на левом стремени тяжесть Ринго, тут же как крутанется — и встает к Ринго правым боком; первый такой круговой поворот кончился тем, что Ринго растянулся на дороге.

— Ты садись на него справа, — подсказал отец, смеясь.

Ринго посмотрел на лошадь, на отца.

— А почему не слева, как на всякого коня?