Читать книгу - "Королева красоты Иерусалима - Сарит Ишай-Леви"

– Теперь я чувствую себя гораздо лучше, – сказала я Рахелике, вернувшись на место.

– Это заметно, – усмехнулась она.

Я даже не пыталась притвориться, будто счастлива видеть делегацию, торжественно встречавшую нас в аэропорту: там была вся семья – папа и Рони, Бекки и красавец Эли Коэн, Моиз и все двоюродные братья и сестры от мала до велика. Они держали в руках воздушные шары и плакат с разноцветными буквами «Добро пожаловать домой, Габриэла!».

Рони подбежал ко мне первым и чуть не задушил в объятиях.

– Ну-ка дай посмотреть на тебя, – сказала я, слегка отстранив его от себя и внимательно разглядывая.

Он так вырос и изменился! Я оставила его подростком, а нашла взрослым красивым парнем. На щеках у него уже пробивалась щетина.

– Как же теперь щипать тебя за щеку? Ты колешься! – засмеялась я. – И как же теперь таскать тебя за волосы? – Он был коротко острижен на армейский манер.

Краем глаза я видела папу. Казалось, он колеблется, но потом все же подошел, крепко обнял меня и прижал к груди. Я положила голову в ямку между плечом и шеей, как делала ребенком, до того, как вся наша жизнь перевернулась, до того, как наши отношения разладились. Но злость на него не проходила, и я поспешно высвободилась из его объятий.

– Я соскучился, девочка моя, – проговорил он. – Ужасно соскучился.

Папа явно огорчился, когда я отстранилась от него, чтобы обнять Моиза и красавца Эли Коэна, а потом бросилась в объятия Бекки, которая терпеливо ждала своей очереди, а заполучив меня наконец, больше уже не выпускала, обнимала и целовала.

– О боже, что же это такое? В Лондоне не хватает еды? – воскликнула она. – Ты почти прозрачная, скоро тебя вообще не будет видно!

Скорее пустая, подумала я, это более точное определение, у меня внутри ничего не осталось, даже то немногое, что было, и то исчезло.

– Куда вы меня везете? – спросила я у Бекки шепотом, чтобы папа не услышал.

– Что значит куда? Домой.

– Я не поеду в дом к папе и его Вере.

– Вера ушла, – сообщила она мне по секрету, – он попросил ее уйти к себе домой, чтобы тебе не пришлось с ней встречаться.

– И на сколько она ушла? На пару часов?

– Габриэла, твой папа просто с ума сходил, так по тебе тосковал. Он приготовил тебе торжественную встречу, не огорчай его.

Я не стала его огорчать и села в машину, но, когда он позвал меня на переднее сиденье, отказалась и предпочла втиснуться на заднее между Рони и Боазом. Так мы и ехали всю дорогу до Иерусалима: папа впереди, один, словно шофер, а мы с Рони и Боазом втроем сзади. На те немногие вопросы, что мне задавали, я отвечала только «да» и «нет». Все трое поняли, что нет смысла ко мне приставать, лучше оставить меня в покое, пока я не приду в себя.

Как и обещала Бекки, Веры дома не было, но следы ее присутствия виднелись повсюду, тем более что я их пристально высматривала. В ванной комнате стоял флакончик «L’Air du Temps» Нины Риччи. Моя мама не любила эти духи, говорила, что у них старушечий запах. В платяном шкафу висели незнакомые мне платья. – А где мамины платья? – спросила я папу, когда он вошел следом за мной в спальню.

– В шкафу в коридоре. Можешь взять себе любое.

– Чтобы я носила мамины платья? – фыркнула я презрительно. – Я что, родилась при царе Горохе?

– Габриэла, послушай, – папин голос звучал устало, – тебя не было два года, ты только вернулась и уже рвешься на баррикады. Не пора ли сложить оружие? Я не прошу, чтобы ты любила меня так, как я люблю тебя, я не прошу, чтобы говорила, что соскучилась по мне так, как я соскучился по тебе, я прошу о перемирии.

Он сидел на кровати и выглядел обиженным, словно это он был ребенком, а я – взрослой. Мне хотелось обнять его, сказать, что я люблю его, что скучала по нему, что мне его недоставало. Но я не могла забыть, что он осквернил мамину память на той самой кровати, на которой сейчас сидел.

– Я очень устала, – сказала я и ушла в свою детскую комнату.

К моему удивлению, комната была точно такой, какой я ее оставила.

– Здесь что, никто не спал? – спросила я Рони, который вошел за мной следом.

– Папа не разрешал Вериным детям спать в твоей комнате.

– Где же они спали?

– В маленькой гостиной.

– А где вы смотрели телевизор? Где ужинали?

– В большой гостиной.

– С ума сойти! Мама умерла бы еще раз от одной только мысли, что вы пользовались гостиной не для приема гостей. А где они сейчас?

Рони посерьезнел.

– Папа хотел, чтобы ты пришла домой. Он сказал Вере, чтобы она взяла детей и ушла к себе домой.

– Навсегда?

– Нет, только пока ты привыкнешь, пока согласишься принять ее. Я думаю, он хочет на ней жениться. – Что?!

– Не будь ребенком, Габриэла, прими наконец Веру. Она правда хорошо к папе относится. Она и ко мне хорошо относится – готовит для меня, стирает мою армейскую форму, когда я прихожу на побывку, заботится обо мне. Она хорошая женщина.

– Предатель, – отрезала я. – Не ждала от тебя такого.

– Мама умерла, Лела, – мягко сказал он.

Так он называл меня в детстве, когда еще не мог выговорить мое имя.

– Ты не скучаешь по ней?

– Скучаю. Но я смотрю на вещи трезво. И сейчас папина женщина – Вера.

– В том-то и дело, что она была папиной женщиной еще тогда, когда мама была жива. Он все время изменял маме.

– Я не хочу этого слышать. Жизнь коротка; посмотри, какой молодой умерла мама. Не хочу я копаться во всем этом дерьме – и тебе не советую. Незачем все время злиться и оглядываться на прошлое.

Но я продолжала злиться. Я была так зла, что уже на следующий день пришла к Рахелике и сказала, что хочу жить у нее.

– Нет, Габриэла, так нельзя. Ну нельзя так обижать отца! Пора уже повзрослеть, пора понять своего отца и принять Веру. Поверь, тебе станет легче жить.

– Спасибо за добрый совет, только я в нем не нуждаюсь. Как-нибудь сама справлюсь, – и я повернулась, чтобы уйти.

– И куда же ты собираешься идти?

– Устроюсь официанткой и сниму комнату в Нахлаот.

– Нет, дорогая, ты не снимешь комнату в Нахлаот, ты вернешься домой и будешь жить в своей комнате. Найди работу, поступи в университет, а потом уже снимай комнату. А до тех пор живи, пожалуйста, дома.

– С каких это пор ты указываешь мне, что делать?

– Ох, Габриэла, что этот хмырь-англичанин с тобой сделал? Сколько же яду в тебе накопилось! А теперь ты его выплескиваешь на весь мир, и прежде всего на отца.

– При чем тут англичанин?

– Ладно, англичанин ни при чем. Тогда чего ты хочешь, скажи? Чтобы мама воскресла? А для чего, собственно? Чтобы ты могла отравлять ей жизнь, как отравляла, пока она была жива?