Читать книгу - "Семья Мускат - Исаак Башевис Зингер"

— Ужасный беспорядок.

— Ничего страшного, — сказала Лотти.

— Я привык. Почти весь день провожу в общинном доме. Ну, как ты, дочь моя? В Америке ты разговариваешь на этом… на английском?

— И на идише тоже.

— Я слышал, ты преуспела в их науках. Учишься в университете?

— Да, папа, на втором курсе.

— И кем же ты станешь? Врачом?

— Нет, папа. Я буду заниматься естественными науками.

— Это что же такое? Электричество?

— И электричество тоже.

— Ты хотя бы помнишь, что ты еврейка?

— Не волнуйся, папа. Антисемиты не дают нам об этом забыть.

— Правда, правда. Даже если еврей грешник, он все равно еврей. Семя Иаково.

— Говорят, нас в колледжах слишком много.

— Тут они правы. «Что делать священнику на кладбище?» Что делать еврею в их школах?

— Не могу же я учиться в синагоге?

— Долг еврейки — выйти замуж, а не бегать по гимназиям.

— Что толку в замужестве? Я хочу учиться, набираться знаний.

— С какой целью?

— Чтобы зарабатывать себе на жизнь.

— На жизнь должен зарабатывать муж, а жена — исполнять обязанности жены. «Вся слава дщери Царя внутри…»[15]Евреев называют царскими детьми.

— В наше время американцы хотят, чтобы женщины работали.

— Чтобы самим развратничать?

Лотти густо покраснела.

— Да, папа, — сказала она. — Именно так.

— До меня также дошли слухи, что ты помолвлена?

Лотти кивнула, затем опустила голову.

— Именно об этом я и хотела с тобой поговорить, — сказала она.

— Говори.

— Ах, папа, не знаю даже, с чего начать. Мы с ним совершенно разные. Я — как ты. Люблю читать. Хочу вести спокойную, размеренную жизнь. А он совсем другой. Ему лишь бы бегать, суетиться.

— Кто он? Из какой семьи?

— Его отец врач. Богатый человек.

— А парень? Он-то чем занимается? Шарлатан?

— Нет… но ему нравится разгульная жизнь, нравится ходить по кабаре. Говорит, что любит меня, при этом встречается и с другими девушками тоже.

Мойше-Габриэл вздохнул:

— Беги от него, как от огня.

— Ах, папа, приехал бы ты в Америку!

— Что мне делать в Америке? А впрочем, кто знает? Как сказал коцкий ребе: «Тора не стоит на месте». В один прекрасный день она, как знать, придет и в Америку.

— Yes, папа. Знаешь, в Америке ведь ужасно много синагог. И мне тебя так не хватает, папа. Ах, папа, дай я тебя поцелую.

Мойше-Габриэл почувствовал, как краснеет.

— Зачем? В этом нет надобности.

— Просто потому, что я люблю тебя, папа.

— Если любишь, дочь моя, следуй по моему пути. Представь, что будет с твоими детьми, раз ты сама отошла от веры.

— У меня не будет детей, папа.

— Но почему? — Мойше-Габриэл с изумлением посмотрел на дочь. — Пророк сказал: «Он утвердил ее, не напрасно сотворил ее; он образовал ее для жительства»[16].

— Но ведь человечество переносит невыносимые страдания.

— Все хорошее приходит только посредством страданий.

— Евреям еще тяжелее, чем остальным. Нас обзывают. Не пускают в гостиницы. Не дают записаться в их клубы. Очень многие из нас — сионисты.

— Это старая история. Известно же, что Исав ненавидел Иакова. Чем дальше еврей следует по пути гоя, тем больше его презирают.

— Что же делать?

— Покаяться. «Покайся и исцелишься». Всевышний дал нам Закон, научил жить. Если бы не Тора, прости Господи, нас бы давно съели.

— Ах… — Лотти помолчала. — Папа, хотела задать тебе еще один вопрос. Только не сердись. Ты… ты видишься с Машей?

Мойше-Габриэл почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо.

— С этой вероотступницей?! Забудь имя ее!

— Папа!

— Не упоминай это нечистое имя. Фу! — Мойше-Габриэл зажал уши и сплюнул. Потом встал и начал ходить из угла в угол, качая головой:

— Я ей больше не отец, а она мне не дочь. Пусть лучше умрет, чем народит на свет новых врагов Израиля.

Лотти опустила голову. Слезы лились из глаз Мойше-Габриэла, дрожали и переливались у него в бороде. Из его груди вырвался стон.

— Это все моя вина, — прохрипел он и ударил себя кулаком в грудь. — Нельзя мне было молчать. Когда твоя мать отправила вас в школы для гоев, я должен был взять тебя и всех остальных и бежать. Бежать куда подальше. Спасти тебя, пока это было еще возможно.

Он закрыл глаза и долгое время стоял молча, прикрыв лицо. Когда он опустил руки, лицо его выражало глубокую печаль. Мешки под глазами стали как будто еще больше. В эту минуту Лотти показалось, что ее отец превратился в глубокого старика.