Читать книгу - "Арабская жена - Таня Валько"

На следующий день утром выбираюсь из дому, хотя от страха душа моя уходит в пятки. Сейчас, ухаживая за Али, я почти не выхожу из его комнаты, а потому семья целыми днями не видит меня, значит, никто не кинется искать меня и ни у кого не возникнет никаких подозрений. Но все равно нужно быть начеку… Мне тяжело идти, так как, несмотря на раннюю пору, зной дает уже себя знать, а живот становится все более тяжелым. Кемпинг очень близко, может, в километре от нашей фермы. Дохожу до него вся потная, но сердце переполнено надеждой. Как я и предполагала, объект выглядит вымершим, он закрыт наглухо. Я обошла вокруг и с обратной стороны обнаружила в ограждении из опунций маленький проход. Протискиваюсь в него, выдирая волосы и раня плечи. Через минуту стою уже в центре маленькой стоянки, на которой, конечно же, нет ни единого автомобиля. Раз я уже тут, нужно хотя бы немного осмотреться. Шалашики с крышами из пальмовых листьев кажутся вполне симпатичными и уютными. Отворяю незакрытую дверь и вхожу. Внутри две металлические кровати, застеленные цветными пледами, рядом какой-то примитивный деревянный шкафчик, туалетный столик и зеркальце. Душевой нет, значит, наверняка должна быть снаружи. Когда я обернулась к выходу, в дверном проеме возникла чья-то фигура, и в помещении наступил полумрак. Я чувствую характерный смрад арабского мужского пота и отдаю себе отчет, что это не богатый американский турист. От страха у меня перехватывает дыхание.

— Что ты здесь ищешь, женщина? — говорит незнакомец по-арабски, с классическим бедуинским акцентом. — Это частная территория, сюда нельзя входить! — повышает он голос.

— Я… — начинаю неуверенно.

— А может, ты хотела здесь что-то украсть? Что? Воровка!

— Нет, нет, извините… — испуганно шепчу я. — Я слышала, что тут можно найти работу… — Вдруг мне в голову приходит идеальная ложь.

— И ты ищешь ее в доме, а не в конторе? — смеется он. — А как ты вошла, если здесь все закрыто?

— Там был такой проход, и я подумала, что можно…

— Ты уже наверняка что-то украла, сейчас проверим. — Мужчина, здоровый парняга в грязной фланелевой рубашке и потертых джинсах, медленно подходит ко мне. — О-о-о! — выкрикивает он довольно. — Так ты не арабка, только какая-то adznabija ухоженная. Он смеется, показывая щербатый рот. — Иностранка… здесь — вот день сегодня счастливый! Показывай, что там уже успела украсть. — В два прыжка он подскакивает ко мне и лапает меня за грудь. Я хочу уберечь живот, поворачиваюсь к нему спиной и съеживаюсь. — Смотрю, какая ты чувственная, сразу пристраиваешься. — Большой лапой он хватает меня за ягодицу, стараясь всадить в меня свой здоровенный член. — Теперь уж не отбивайся, ты сама этого хотела, — шепчет он мне в ухо, и от его тухлого дыхания меня начинает тошнить.

Упираюсь животом в деревянный комод и прихожу к выводу, что если я не буду бороться, то скорее закончится то, что неизбежно. Может, он не так сильно меня травмирует, может, не навредит ребенку. На седьмом месяце еще возможен секс, но не насилие. Я поддаюсь без сопротивления, и мужчина дает волю долго сдерживаемой похоти. Я молюсь, пока все не кончилось, но это никак не влияет на грубость насильника. Он так сильно придавил меня к комоду, что я почти потеряла сознание. Когда я начинаю оседать на пол, он бросает меня на скрипучую кровать и вскакивает на меня, обрушившись всей своей тяжестью. Я чувствую, как старые металлические пружины впиваются в мой твердый, напряженный живот, внезапная боль разрывает мне крестец, и я начинаю кричать. Насильник затыкает мне рот подушкой и еще долго продолжает начатое дело. Когда солнце клонилось уже к закату, довольный, он собирается уходить.

— Вот это я понимаю, хороший день, — говорит он со смехом, бросая несколько динаров на одеяло, перед моим носом. — Там есть душевые, можешь ими воспользоваться, так как перед сентябрем никакая хромоногая собака здесь не появится. Но потом убери после себя. — Он садится на кровать и поворачивает мое лицо к себе. — А если хочешь, можешь приходить сюда чаще, я здесь два раза в неделю, но могу быть ежедневно. — Он похлопывает меня по щеке. — Ну, маленькая, договорились? Хотела ведь что-то заработать, вот тебе и представился случай. — Он встает и исчезает во мраке.

Я закрываю глаза и чувствую все усиливающуюся огненную боль, широко опоясывающую спину и низ живота. Какая-то слизь вытекает из меня широким потоком, что немного уменьшает боль. Через минуту у меня начинаются первые судороги, и я уже хорошо понимаю, что это значит. Я должна как можно быстрее найти душевую. С туалетного столика беру декоративный ножичек для конвертов и, согнувшись пополам, выхожу наружу. В этот момент преодоление дистанции даже в сто метров становится для меня невозможным. Частые схватки разрывают мой живот, я падаю на колени, затем снова встаю. В последнюю минуту становлюсь под душ, пускаю холодную воду и сажусь на корточки, выдавливая из себя маленького окровавленного мальчика. Он не двигается, даже не шевелится. Я осторожно дотрагиваюсь до него пальцем, подолом платья вытираю ему личико, но это ничего не меняет. Жизнь не хочет возвращаться к нему. У меня отошло детское место, потом я оторвала кусок ткани от платья и завернула в него останки моего ребенка, как в саван. Я еще долго сидела под водой летней температуры, смывала с себя грязь, и кровь, и все дерьмо этого мира. Затем постирала окровавленное платье, майку и надорванные трусы. Одежда молниеносно высыхает на непрекращающейся жаре. Я копаю ребенку маленькую могилку под опунциями, приваливаю ее камнями, чтобы дикие собаки не вырыли, и направляюсь к дому. Сейчас уже знаю наверняка, что должна ждать до сентября, и ни минутой дольше.

Болезнь Али достигла последней стадии. Я думала, что в жару постоянно включенный кондиционер должен был овевать больного, но в его состоянии легко схватить воспаление легких. Сижу с инструкцией, которую мне оставили, чтобы я знала, что ему давать и от какой болезни. Все время необходимы лекарства для укрепления организма и повышения сопротивляемости при лейкоцитозе. Грибок и язвы у него были изначально, и поэтому лечить их уже нечем. Следующий пункт — описание пневмонии. Значит, они прекрасно знали, как будет протекать болезнь, и, несмотря на это, оставили его тут на мучительную смерть без профессиональной медицинской помощи. Хотя я знаю, как много зла сделал Али, как много в жизни натворил, он не заслуживает этого.

— Дедушка, Али задыхается. У меня предписание, что нужно давать кислород, — говорю я холодным тоном старику, который вылеживается в блаженном удовольствии на матрасе в тени оливкового дерева.

— Мы только и ждали, когда ты с этим придешь, — заявил он. — Сейчас возьму парней и все это внесем наверх.

— Много ли места это займет? Там уже и так невозможно двигаться.

— Это что-то вроде газового баллона в кухне, только немного тоньше и выше. Каждую ночь ставится за кроватью, у головы больного, но можно и сбоку, — объясняет дед.

— Наверное, к этому еще что-то нужно, такой механизм для дозирования и трубки, и…

— Мы тут не собираемся играть в больницу двадцать первого века. Должен быть кислород — кислород есть. А также баллон, трубка и маска, — прерывает он меня, на удивление резко поднимаясь на ноги. — Через пять минут все будет наверху. Рамадан, Хамуд, ко мне, парни!