Читать книгу - "Болезнь Портного - Филип Рот"

В большей или меньшей степени аналогичным было отношение к спорту вообще и к футболу в частности. Это — занятие для гоев, полагали все родители в нашей округе. Да пусть они себе расшибают головы ради «славы»! Ради победы в какой-то игре с мячом!

Как говаривала моя тетушка Клара, заходясь своим тоненьким, словно скрипичная струна, голоском:

— Хеши! Умоляю! Мне ни к чему эти гойские забавы!

Не нужны ей эти ужасные забавы, от которых язычники пребывают на вершине блаженства… Футбольная команда нашей школы была отчаянно безнадежной (хотя оркестр, надо сказать, регулярно выигрывал призы и грамоты); — печальные рекорды наших футболистов, конечно, огорчали младшее поколение — что бы там ни чувствовали по этому поводу взрослые, — однако даже ребенок-еврей понимал, что проигрыш футбольного матча — отнюдь не вселенская катастрофа. Я вам приведу сейчас текст, который скандировали с трибун в конце матча мой двоюродный брат со своими приятелями, подбадривая терпящих очередную катастрофу игроков. Я орал вместе с ними:

Айки, Майки, Джек и Сэм

Не едят колбас совсем!

На обед у нас маца —

Ламца-дрица, ца-ца!

Ай-ай-ай, Викуахик-Хай!

Так что подумаешь — проигрыш. Зато мы можем гордиться другим. Мы не едим колбасу. У нас маца в буфете. Конечно, на самом деле никакой мацы у нас в буфетах не было, но она могла бы там быть, если бы мы захотели, и мы не стеснялись говорить вслух правду! Мы были евреи — и мы не стеснялись говорить об этом! Мы были евреи — и потому не только не были хуже гоев, громивших нас во время футбольной игры, но напротив — мы лучше их, ибо не собирались ложиться костьми ради победы в такой дикарской игре. Мы евреи, и мы — лучше всех!

Белый хлеб и хлеб ржаной,

Пышечки и хала!

Викуахик наш родной —

Слава тебе, слава!

Хеши научил меня еще одной здравице, еще одной строфе, которая углубила мое понимание обрушивающихся на наши головы несправедливостей…

Ярость и омерзение, которое вызывали у моих родителей язычники, понемногу становилась объяснимой: гои претендовали на какой-то особый статус, в то время как на самом деле мы превосходили их в моральном отношении. А превосходство наше являлось следствием как раз той ненависти и того презрения, которое они столь щедро и с таким наслаждением обрушивали на нас.

Только как же быть тогда с ненавистью, которую мы обрушиваем на их головы?

Как быть с Хеши и Алисой? Что это означало?

Когда все средства были исчерпаны, в дом пригласили равви Уоршоу. Он явился в воскресенье, чтобы убедить нашего Хеши не превращать свою жизнь в ад. Спрятавшись в гостиной, я наблюдал за тем, как равви важной поступью поднялся на крыльцо. Этот человек в большой черной шляпе готовил Хеши к бар-мицве, и я трепетал при мысли, что когда-нибудь это предстоит и мне. Равви беседовал с непокорным мальчиком и гибнущей семьей больше часа. «Больше часа своего времени», — повторяли потом все без устали, словно одно это обстоятельство должно было переубедить Хеши. Но не успел равви ретироваться, как с нашего потолка посыпалась штукатурка, с треском распахнулась входная дверь, — и я побежал в родительскую спальню, чтобы оттуда украдкой посмотреть, что будет дальше. Во дворе Хеши рвал на себе волосы. Потом появился лысый дядя Хаим, который яростно потрясал кулаком — в ту минуту он был вылитый Ленин, клянусь! А затем появилась целая толпа тетушек и дядюшек, двоюродных братьев и сестер, вклинившихся между отцом и сыном, дабы те не стерли друг дружку в две кучки еврейского порошка.

Однажды, субботним майским днем, вернувшись с длившихся целый день соревнований на первенство штата, Хеши уже в сумерки отправился на пятачок, где обычно собиралась молодежь всей окрути, и позвонил Алисе, чтобы сообщить ей о том, что он стал третьим призером в метании копья. Она ответила ему, что больше не хочет видеть его никогда в жизни, и повесила трубку.

emp

Дома дядя Хаим ждал сына во всеоружии: он сказал, что Хеши сам вынудил его пойти на это; что Гарольд сам накликал беду на свою упрямую, глупую голову, и потому дяде Хаиму пришлось пойти на крайние меры, чтобы отвести эту беду. Вскоре сверху донесся такой грохот, словно на Ньюарк упала фугасная бомба: Хеши выскочил из квартиры, изрыгая проклятия, промчался по лестнице, пролетел мимо нашей двери, метнулся в подвал… бумм! — раздался еще один громовой раскат… Мы потом осматривали дверь и обнаружили, что Хеши ударом своего плеча — которое теперь-то уж точно было, по крайней мере, третьим по силе во всем штате — сорвал массивную дверь с петель. Из подпола незамедлительно послышался звон стекла: это Хеши разбивал одну бутылку «Скуизи» за другой, запуская ими из одного угла в противоположную свежевыбеленную стену подвала.

Когда на верхней ступеньке лестницы, ведущей в подвал, возник силуэт моего дяди, Хеши замахнулся и на него бутылкой, грозя запустить ему стеклотарой прямо в физиономию, если тот посмеет сделать хотя бы еще один шаг. Дядя Хаим пропустил угрозу мимо ушей и принялся гоняться за сыном. Хеши петлял меж колосников и стиральных машин, по-прежнему потрясая бутылкой «Скуизи». Однако мой дядя загнал его в угол, припечатал к полу и удерживал в таком положении до тех пор, пока у Хеши не иссяк весь запас ругательств — удерживал его (как гласит семейная легенда Портных) пятнадцать минут, пока на длинных голливудских ресницах Хеши не задрожали слезинки, и он, наконец, покорился. Портные не из тех, кто сдается без боя.

Оказывается, в то утро, когда Хеши был на соревнованиях, дядя Хаим позвонил Алисе Дембовски (они жили в цокольном этаже дома на Голдсмит-авеню, в котором служил швейцаром Дембовски-отец), и сказал, что хотел бы встретиться с ней в полдень у озера в парке Викуахик; что это очень срочно, поскольку речь идет о здоровье Гарольда — он, дядя Хаим, не может говорить об этом по телефону, поскольку даже миссис Портная не до конца в курсе дел. В парке он пригласил эту худющую блондинку сесть на переднее сиденье его автомобиля, поднял все стекла, чтобы никто не слышал, и поведал Алисе о том, что сын его неизлечимо болен, что у него что-то с кровью, но бедный мальчик об этом пока не знает. Такая вот история, плохая кровь, выводы делай сама… Доктор сказал, что Гарольду нельзя жениться — никогда. Никто не знает, сколько лет еще отпущено Гарольду, но мистер Портной не хотел бы сознательно обрекать на грядущие страдания такую невинную молодую девушку, как Алиса. Чтобы хоть как-то смягчить удар, он хотел бы сделать ей небольшой подарок, которым Алиса может воспользоваться по своему усмотрению — кто знает, вдруг это позволит ей найти кого-нибудь другого… И дядя вытащил из кармана конверт с пятью двадцатидолларовыми банкнотами. И перепуганная глупышка Алиса Дембовски взяла тот конверт. Подтвердив тем самым то, в чем с самого начала были уверены все, кроме Хеши (и меня): полька вынашивала план, заключавшийся в охмурении Хеши ради денег его отца, и в последующем его разорении.

Когда Хеши убили на войне, вся эта публика не нашла ничего лучшего, как смягчить горе тети Клары и дяди Хаима пронзительными словами утешения: