Читать книгу - "Сын - Филипп Майер"

Солнце уже высоко. Скоро наступит лето, цвета поблекнут, выгорят. Но сейчас зелено и свежо. Смутное чувство оформилось в ясную мысль: она не доживет и не увидит этого. Взглянула на свои руки. В углу что-то шевельнулось. Она похолодела.

После смерти Хэнка она смотрела на себя в зеркало и понимала, что это лицо ей абсолютно безразлично; хотелось смахнуть его, как муху с окна. Но ее не оставляли в одиночестве. Если в чем и разбирались нефтяники, так это в страданиях и утратах; большинство из них были из первого поколения, выбравшегося из картонных лачуг, и первые недели после смерти Хэнка рядом с Джинни постоянно находились какие-то люди. Неважно, что ей хотелось тишины и покоя. Кто-то толокся в кухне, в гостиной, в гостевых комнатах; все время готовилась какая-то еда, какие-то незнакомые люди приходили, уходили, кто-то отправлял детей в школу, встречал, кормил, она не знала как и кто.

Техасцы безжалостны. Они могут ненавидеть черных и мексиканцев, могут ненавидеть президента настолько, что даже убьют его, но они не оставили ее наедине с горем. Они заботились о ней, как о матери или дочери; едва знакомые мужчины, чье отсутствие в офисе обходилось им в тысячи долларов в час, – она спускалась в гостиную и находила их спящими у нее на диване и вызывала их личных водителей, чтобы отвезли домой.

Впрочем, несколько лет спустя те же самые мужчины отказывались вести с ней дела. Ладно, об этом лучше не думать. Все прошло, все прощены, все они покоятся в земле, все жили только для того, чтобы умереть.

Прошло несколько лет после ухода Хэнка, и в ее жизни появился Тед. Он был старше, а семья его гораздо древнее ее семейства, и большую часть жизни он провел, играя в поло – когда не бегал и не плавал, – хотя производил впечатление старого наркомана, человека поникшего и угасшего.

Не физически, нет; в свои пятьдесят он был выше шести футов ростом, с талией в тридцать два дюйма, мощный и крепкий, как его предки. Однако мозоли он натер клюшками для поло и гантелями; ни одной косточки в жизни он не сломал и волочился за юбками напропалую. Но потом словно повернули выключатель, и он решил остепениться. Тед был умен, хотя она и не сразу это поняла. Он был к ней гораздо внимательнее, чем первый муж, и постепенно она осознала, что Хэнк, как бы хорош ни был, жил в основном для себя. А Тед, напротив, вселил надежду, что она вовсе не полностью познала жизнь и людей, что все может быть совершенно иначе. И это оказалось приятно. Теду было важно, как она выглядит, он замечал новую прическу и новое платье, различал ее настроения, понимал, когда ее можно отговорить от чего-то, а когда не стоит и начинать.

Он не лебезил и не подстраивался, просто был внимателен. И все равно оставался великовозрастным плейбоем, которому нужно общество; он устал флиртовать с каждой стюардессой и официанткой, которая строит глазки. Решил, что постарел и хочет семейного уюта.

Мальчикам он понравился. Они не принимали его всерьез, но он был с ними добр, заполнив лакуну, которую она сама не могла занять, – ездил с ними верхом, стрелял по тарелочкам; он был слишком ленив, чтобы охотиться на оленей, а вот куропатки всех устраивали. Мальчики, похоже, ничему от него не научились; ни скакать, ни стрелять они лучше не стали, но Тед от них ничего и не требовал. Вечерами она обычно заставала всю компанию у телевизора: Тед – с бутылкой вина, мальчишки – с попкорном, «Мстители» или «Бонанца»; они особо не разговаривали, но были довольны, как свора собак зимой у камина.

Сьюзан начала проводить летние каникулы в Мэне, вместе с детьми Джонаса, – три месяца благословенной тишины и покоя. После второго лета она попросила, чтобы ее перевели в «Гаррисон Форест», где учились девочки Джонаса. Мысль о том, что дочь на долгих восемь месяцев исчезнет из ее жизни, не казалась такой уж привлекательной, но все же это лучше, чем терпеть ее выходки здесь. К тому времени Сьюзан стала не просто невыносима, она превратилась в настоящего диверсанта. Рылась в материнских вещах; врывалась в родительскую спальню, выбирая момент, когда они с Тедом были совершенно к этому не готовы; выходила в кухню якобы перекусить поздно вечером в одной футболке, без трусов.

– Эта девочка – сущее наказание, – заметил как-то Тед.

– Ей повезет, если к следующему дню рождения не забеременеет, – вздохнула Джинни.

– Думаю, это тебе повезет.

Он был прав. Но в тот момент ей так не казалось.

Своих детей у Теда не было. Она могла бы родить от него, когда еще позволял возраст, но оба не желали ввязываться в проблемы. Теду хотелось иметь семью, но без хлопот по ее созданию; его устраивала женщина, у которой есть собственные деньги, которая воспринимает его как часть своей жизни, ничего при этом не требуя. Джинни не задумывалась об этом, но на самом деле была с ним счастлива и спокойна как никогда в жизни. Ее, конечно, тянуло к людям, подобным Хэнку, с внутренним огнем. Но этот внутренний огонь – сколько бы они ни уверяли вас в своей преданности, как бы искренне ни любили вас, семью, свою страну, – этот огонь пылает исключительно для них самих.