Читать книгу - "Сын - Филипп Майер"

1881 год

Я сказал себе, что все продам к 80-му. Прошли дожди, и двухлетки принесли мне по 14,50, а потом один немецкий барон, присматривавший скот с прицелом на Канзас, пообещал по десять долларов за весенний молодняк. Пастухи продавали лошадей, садились в поезд и ехали домой, а я все забрасывал Мадлен телеграммами, снова и снова откладывая возвращение. Я построил ей дом на Нуэсес, но к тому времени она перестала надеяться, что мы когда-нибудь будем жить вместе.

Я долго ехал на юг мимо наших старых охотничьих земель. Спугнул коров на месте нашего лагеря на Канейдиан, кизил здесь вымахал выше человеческого роста. Я все помнил, но не смог отыскать могилы Тошавея, Цветка Прерий, Одинокой Птицы. Земля высохла, обнажив камни, деревья вырубили на дрова.

Я искал могилу брата. Одно время был уверен, что индейцы вели нас вверх по каньону Йеллоу-Хаус, а потом точно так же был убежден, что это был Бланко, или Туле, или Пало-Дуро. Я проехал весь Льяно, в надежде, что в душе мелькнет что-нибудь, я почувствую место, когда доберусь до него. Бесполезно.

Слуги встречали меня на террасе.

– Что, больше заняться нечем? – недовольно бросил я.

И увидел дом.

– Что все это значит?

Тишина.

– Кто здесь стрелял?

Их похоронили под тополем на холме за домом. С прекрасным видом на окрестности. Мадлен, Эверетта и пастуха по имени Фэрбенкс.

Мадлен застрелили во дворе, Эверетта – когда он пытался оттащить ее в дом. Трое выживших слуг, двое из которых тоже ранены, сумели отогнать бандитов. Все знали, что это индейцы. Никто не знал, какого племени.

– Их скальпы целы?

Салливан пошел со мной. Он понимал. Я схватил лопату и копал, и когда мы почувствовали трупный запах и Салливан понял, что я не могу остановиться, он схватил меня и прижал к земле. «И три хиникса ячменя за динарий; елея же и вина не повреждай»[152]. С моей жены и сына не сняли скальп, а у Питера с Финеасом вообще ни царапины.

Военные считали, что преступление совершили беглые команчи. Они проследили их до границы с Мексикой, но реку не пересекали. Салливан показал мне их следы в корале. Липаны. У мокасин апачей носок шире, чем у команчей, и бахрома короче, меньше волочится. У апачей ноги больше. И на стрелах по четыре желобка.

Двадцать три человека, в полной боевой готовности. Самому старшему двадцать восемь, младшему – шестнадцать; погоня за бандой индейцев – для всех них это дела далекого прошлого. Если бы можно было вернуться назад во времени, сражаться в одной из великих битв твоих предков… видели бы вы их сияющие лица.

Липаны семь раз путали следы на каменистых участках, и прошло уже несколько недель, но если бы я верил в Создателя, непременно признал бы его руку: перед нападением липанов прошел дождь, а после все время было сухо, их следы застыли в земле, как следы доисторических зверей. Двенадцать всадников, следы неподкованных пони ведут прямо к воде.

Мы даже не притормозили на берегу. В Коахуила следы кончились, слишком сухая земля. Я не спешивался. Я читал письмена, начертанные на земле, как давно знакомую книгу: я был Тошавеем, я был Писоном, я был самими липанами, боялся оглянуться, знал, что меня убьют вопреки всему, но зато пони, которых я украл, спасут мое племя.

Остальные ничего не видели. Всадника по имени Смерть на бледном коне. Их вела одна лишь вера.

В сумерках мы стояли на холме над лагерем последнего на земле племени липанов. Они жили здесь пять сотен лет. Мы дождались, пока костры погаснут.

Типи взрывали динамитом, а выскакивающих индейцев расстреливали. Какой-то отчаянный храбрец, с одним лишь ножом в руке, запел смертную песнь. Слепой старик выстрелил из мушкета, его дочь бросилась вперед, выхватила уже разряженное ружье, наставила на нас, и ее мы тоже застрелили. Это были последние из народа – скво, калеки и старики; наши раскаленные винтовки стреляли сами по себе, приклады спереди обмотали тряпками, и все равно все пообжигали руки.

Когда с людьми было покончено, мы перебили всех собак и лошадей. Я забрал себе кисет вождя, сделанный из мочевого пузыря, – отлично выдублен и расшит бисером. Между кожаными пластинами его щита для прочности были заткнуты клочки бумаги, «Закат и падение Римской империи» Гиббона.

При свете солнца мы отыскали мальчонку лет девяти. Оставили его как свидетеля. В полдень добрались до реки и увидели, что мальчик преследует нас с луком в руках. Двадцать миль он не отставал от верховых. Двадцать миль он бежал за смертью.

Нынче такой ребенок стоил бы тысячи взрослых мужчин. Он так и стоял там, на берегу. Я знаю, он до сих пор меня разыскивает.