Читать книгу - "Муравечество - Чарли Кауфман"

Вчера вечером «Ад, мы и господа» оправдал свое название, когда театр Шуберта превратился в геенну огненную, где в мучениях погибли 1200 человек. Звезды Руни и Дудл выжили, но с тем же успехом могли бы и умереть, потому что путь в шоу-бизнес им теперь заказан. Управляющий театром Мортон Клипп дал следующий комментарий: «Эти двое? Им теперь заказан путь в шоу-бизнес. Они сожгли все мосты. И я имею в виду не декорацию „Мост в Ад“, которая стояла на сцене во время инцидента. Хотя и это тоже. Им конец, это верняк. Конец».

Дудл откладывает «Вэрайети» на стол и смотрит на партнера напротив.

— Нехорошо на душе.

— Мне тоже.

— Столько людей пришли в пятницу вечером расслабиться после тяжелой рабочей недели.

— Знаю. Мне нехорошо. Я так и сказал.

— И нам, пожалуй, будет нехорошо. Не то чтобы мы вышли невредимыми.

— Разве что физически.

— Разве что, да.

— Что нам делать? Актернат больше ни к чему не готовил.

— Ты ходил на курс «Преступление окупается»?

— Курс «Как получить роль преступника»?

— Да.

— На том курсе я немало узнал о криминальной деятельности.

— И все казалось довольно правдиво.

— Правда. Они даже пригласили читать лекции медвежатника на пенсии.

— Ловкач О’Грэди!

— Славный малый.

— Обожал его. А преступление с виду похоже на профессию, куда берут без особого образования.

— О’Грэди даже в школе не учился. Даже в школе исполнительского искусства.

— Хотя все же не стоит так сразу делить шкуру неубитого медведя.

— Неубитого медвежатника!

— Ха-ха.

— Ха-ха. Жаль, уже не применим эту шутку, раз нас выставили из шоу-бизнеса. Хорошая.

— Жаль. Я запишу на всякий случай.

— Надо сменить имена. Руни и Дудл не похожи на имена преступников.

— И то правда. Какие есть криминальные дуэты?

— Бонни и Клайд. Леопольд и Лёб. Берк и Хейр.

— Ого, знаешь их, как отпечатки своих пальцев.

— А то. Томпсон и Байуотерс.

— Хм-м. Надо, чтобы звучало серьезно.

— Руд и Дун?

— Мне нравится.

— Неплохо.

— Я бы испугался Руда и Дуна.

— Тогда Руд и Дун.

— Или Рун и Дуд?

— Может. Да.

— Но нам же не придется быть убийцами, да?

— Я не очень хочу убивать еще больше людей, если можно обойтись без этого.

— Никаких убийств. Только ограбления.

— Грабители Руд и Дун.

— Рун и Дуд?

— Да, как скажешь.

* * *

Барассини пускает меня ночевать в его ящике для носков, который по неизвестным мне причинам огромен. Или это я съежился еще больше? Не могу встать у своего косяка, чтобы проверить. На скомканных носках довольно удобно, а еще темно и тихо. Единственная проблема — по утрам меня приходится кому-то выпускать. Это значит, что по ночам я не могу встать и пописать, что я обычно делаю как минимум дважды. С некоторым смущением я сообщаю Барассини о своих проблемах мочевого пузыря и спрашиваю, нельзя ли оставить ящик открытым, чтобы вылезать по необходимости. Он говорит «нет» и дает мне пластиковую бутылку из-под апельсинового сока, «как у дальнобойщиков». Дарованному скакуну не дозволено осматривать зубы, как, полагаю, гласит старинная пословица.

— Ладно, давай.

Я в пещере. Здесь же и метеоролог, возится с массивной машиной из электронных ламп, датчиков, мигающих огоньков и сотен проводов. Компьютер древний, и он охватывает весь периметр этого огромного пространства. Принтер в одном конце сплевывает рисунки, которые фотографируются установленной фотокамерой.

Переход наплывом к метеорологу, он сидит в пещере на стуле со спинкой перед маленьким киноэкраном, куда проецируется анимация: там сидит за столом нарисованный метеоролог и пишет в блокноте. Анимацию сопровождает скудно синтезированный закадровый голос (метеоролога?):

«Самой серьезной преградой, разумеется, по-прежнему остается ограничение человеческого мозга. Если бы я мог сконструировать достаточно изощренную электронную вычислительную машину, я бы рассчитывал результаты практически в реальном времени, а впоследствии и быстрее. Только тогда я получу полноценную машину предсказаний».

Щелчок пальцами, и я снова в кабинете Барассини.

— А! — говорит Барассини. — Метеоролог, а не мета-хронолог. Теперь я понимаю.

Я не имею ни малейшего представления, о чем он.

Цай сидит за столом, разгадывает кроссворд и лопает жвачку. Боже, как она отвратительна: все, что я ненавижу в женщинах, — в одном тошнотворном мешке плоти. И почему у нас с ней все закончилось вот так?

— Вау, — говорит Барассини, — значит, давай еще раз.