Читать книгу - "Голубиная книга анархиста - Олег Ермаков"

К вечеру я был пьян. Решил пойти в тот квартал, где выставлялись платные парижанки, но не помнил, как он называется и как туда добираться. Блуждал дотемна, так и не нашел. Столкнулся с каким-то стариком в светлой шляпе и светлом плаще. Он что-то говорил каркающим голосом. Я сообразил, что он просит денег. И я его потянул за собой в ближайший бар. Старик стеснялся. Бармен глядел на него как на насекомое. Но мне было плевать. Я и старику сказал, что плевать на условности. И мы выпивали с ним. Я заказал хорошую закуску, колбаски, сыр, оливки, рыбу. Старика звали Анатоуль. Ну, то есть Анатолий.

— Толик, — говорил я ему. — Салютэ вотр фамий.

Что значило: привет вашим. Я осваивал этот язык, купил разговорник, ведь мне предстояло здесь жить. Здесь или под Римом… или в Конкорде, штат Массачусетс.

Анатоуль изумленно таращил на меня карие газа, почесывал седые волосы. Наверное, не мог понять, откуда я знаю его приятелей. Хм, да у меня весь мир был в приятелях. Все униженные и оскорбленные, черт.

— Давай, Толь, выпьем за… русского писателя, сшившего шинель… то есть… короче, за Радищева. Ликриве рюс Радищев. Ла витим… Страдалец.

Старик наставил палец с грязным ногтем на меня и спросил:

— Ликриве?

То есть — я и есть писатель?

Я попытался объяснить, что я не я… то есть… не я, а Радищев, Радищев, за его счет мы и пьем тут в Париже, а он претерпевал в Сибири у черта на куличках, Екатерина его погнала туда за книгу… за тоненькую книгу, которую он отпечатал в домашней своей типографии тиражом в шестьсот пятьдесят экземпляров. В продажу поступило двадцать пять, семь он подарил друзьям. А остальное сжег, когда пошел шум по Петербургу. Но и еще примерно двадцать пять экземпляров уцелели и тайно были кем-то пущены в продажу.

— То есть считаем, Толик. Двадцать пять плюс двадцать пять. Скоко? Верно, пятьдесят. Ну, сенкант… И что? И еще семь. Сет. Да, ага, сет, сет… Итого пятьдесят семь. Вот столько книг сохранились от того исторического тиража!.. Хм, хм… А к настоящему времени всплыло у различных букинистов… четырнадцать. Или тринадцать? Да, точно, тринадцать. Две из которых уже за границей. Но… но на самом деле уже три. Да. И что? Что ты мне скажешь, друг? Ан ами? Ты же ан ами мне?

Анатоуль широко улыбнулся, показывая выбитые или выпавшие зубы, то есть прорехи на месте многих зубов. Он кивнул и подтвердил, что является моим ан ами, другом. И мы чокнулись и выпили под неодобрительными взглядами бармена с мокрыми иссиня-черными волосами, зачесанными назад, с большим грачиным шнобелем.

— Ведь ты не скажешь… — продолжал я, — не скажешь, что, мол, я продал родину? Нет, не родину. А просто книгу про путешествие. У книголюбов весь мир — родина. Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй из эпиграфа к этой книжке — знаешь, что это такое? Да ни черта ты не знаешь. Вот оно-то меня продало с потрохами, ан ами Толик. Первый раз — загнав в горы Гиндукуша наводить там кровавый советский марафет, хоть я и был только врач… А второй раз и десятый — теперь, когда тамбовская братва и всякая шелупонь диктует свои правила… Знаешь, какие? Такие! — воскликнул я, растопыривая пальцы и делая свирепое лицо.

Анатоуль, кажется, кое-что понимал, кивал, уплетая закуску, вытирая жирные губы салфеткой.

— И мой майор уже где? Там. Ездит по дну Невы. Гоняет по каналам… и никто его не видит… Думаешь, следователи меня защитили? Нет, и братки поставили меня на счетчик. Де ларжо! Деньги! Деньги… Там уже не разобрать, кто бандит, кто чиновник, следователь. Одно слово: бандитский Петербург. То есть два… Так кто кого продал? Толик, ан ами? Как бы ты поступил? А?

Анатоуль кивал, улыбался задумчиво. Глаза его туманились. Он вообще-то слегка смахивал на негра. Очень смуглый. Карие глаза. Седые колечки волос.

Мы хотели опрокинуть еще, но бармен отказался наливать, собака. Меня это взбесило. Анатоуль тут же начал собираться. Я останавливал его, но он уходил. Тогда и я вышел, но прежде привел из Радищева, вспомнил ясно про жилище тигров: «Это у вас жилище тигров! И ваше веселие — грызть друг дружку!»

Вася восхищенно засмеялся.

То есть: Вася восхищенно засмеялся.

Митрий Алексеевич посмотрел весело на него и заложил под голову другую руку.

Плохо помню, как добрался до гостиницы. Сволочь портье издевательски долго искал мой ключ, и я чуть не набил ему морду.

В номере сразу зазвонил телефон. Я не хотел брать трубку, думая, что это Галина. Потом меня осенило, что это может быть Виттория, и схватил трубку.

— Дима, здравствуйте, — проговорила Калерия Степановна. — Не могла дозвониться… Как ваше здоровье? Я слышала, вы простудились?

— Отлично, дорогая моя Клара… Кларерия Степановна… — отвечал я, еле ворочая языком.

— О боже, что с вами?

— Со мной?.. полный порядок-с… Все ок. Са ва. Мерси.

— Но… но… у вас какой-то голос…

— Я просто счастлив и чуток пьян. Выпил за свободу и Радищева. Моего протеже…

— Понимаю… хотя и не все, — отозвалась бедная женщина. — Но послушайте, вам же завтра лететь? Как вы полетите?

— Кто?.. Я?..

— Вы, вы, мой дорогой друг.

И, набрав воздуха, я выпалил:

— Я никуда не полечу. Сообщите об этом консулу. И правительству. Ельцину… И мэру бандитской столицы Собчаку… обло, лаяй… Хорошая у него фамилия.

— Боже, Дмитрий, что вы такое говорите?

— Ничего. Просто отказываюсь возвращаться в гадюшник, и кранты…

— Вам, голубчик, надо отдохнуть, выпить крепкого чая… ну хотите, я сейчас приеду?

— Ни к чему. Завтра мы и так увидимся. И послезавтра. И через год… Мне здесь понравилось. Остаюсь. А я остаюся навеки… Как это, а? Летят перелетные птицы… Летят они в жаркие страны… А я остаюся с тобою… Родная навеки страна-а-а… Ха-ха… Не нужен мне берег турецкой… Ведь двуглавый орел, Клара Ивановна, он же был у сельджуков, знали вы?.. Нет? У турецких азиатских жуков… Я остаюсь в Европе. Петр прорубил окно, ну почему же не воспользоваться?..

— Что вы только говорите…

— Да? А что?.. А вы сами? Ведь выбрали, а?.. Ну и я… Навсегда. Денег хватит… на обустройство…

— Ладно, Дмитрий, извините, отдыхайте…

— Стоп! Тене ву!.. У меня вопрос… Что же?.. Ах, да. Телефон… итальянки…

Но Калерия Степановна, вздохнув, повесила трубку. Я тут же нашел ее номер и начал набирать. Набрал. Но мне ответил какой-то мужик… Ничего не поняв, я бросил трубку и отрубился.

Не знаю, что мне снилось.

Утром… утром я проснулся с чугунком вместо головы. Схватился за графин — пуст. Поплелся в туалет, прилип к крану. Принял душ. Выходить в столовую в гостинице, где утром подавали бесплатный завтрак, я не хотел. Да и кто мне даст то, что насущно необходимо? Подадут кофе, сливки… Вспомнил, что надо позвонить Галине. Но в случае, если я улетаю. А я остаюся… Да, но тогда надо сдать билет. Как это сделать? Превозмогая боль, сквозь треск и шум в голове я позвонил Калерии Степановне. Она тут же ответила. Услышав, что я в самом деле хочу сдать билет, она от волнения стала заикаться. Но я стоял на своем.