Читать книгу - "Один в Берлине - Ганс Фаллада"

Заметив комиссара, обергруппенфюрер прекращает трясти свою жертву и, полуоправдываясь, полуукоризненно, говорит:

– Вы слишком церемонитесь с таким бабьем, Эшерих! Их надо тряхануть как следует, тогда они расколются!

– Безусловно, господин обергруппенфюрер, безусловно! Позвольте, я кое-что покажу этой женщине?

Он поворачивается к больной, которая, тяжело дыша, с закрытыми глазами лежит в постели:

– Госпожа Квангель, послушайте меня!

Она словно и не слышит.

Комиссар берет ее за плечи, осторожно усаживает.

– Вот так, – мягко говорит он. – Ну а теперь откройте-ка глаза!

Она открывает глаза. Эшерих рассчитал точно: после тряски и угроз его дружелюбно-вежливый голос звучит приятным контрастом:

– Вы только что говорили, что у вас тут давненько никто не писал. Посмотрите-ка вот на это перо. Им писали совсем недавно, возможно, сегодня или вчера, чернила еще вполне свежие! Смотрите, я могу сковырнуть их ногтем!

– Я в этом не разбираюсь! – упрямо говорит Анна Квангель. – Спросите у мужа, я в этом не понимаю.

Комиссар Эшерих пристально смотрит на нее.

– Прекрасно понимаете, госпожа Квангель! – говорит он чуть более резким тоном. – Просто не хотите понимать, так как знаете, что уже себя выдали!

– У нас никто не пишет, – упорно твердит Анна.

– И вашего мужа мне расспрашивать незачем, – продолжает комиссар. – Он ведь уже во всем признался. Он писал открытки, под вашу диктовку…

– Ну и хорошо, если Отто признался, – говорит Анна Квангель.

– Дай ты этой наглой бабе в морду, Эшерих! – внезапно орет обергруппенфюрер. – Какая наглость – морочить нам голову!

Но комиссар в морду не бьет, говорит:

– Мы взяли вашего мужа с двумя открытками в портфеле. Тут не отопрешься!

Когда Анна Квангель слышит про две открытки, которые так долго в горячке искала, ее вновь пробирает страх. Значит, он все-таки взял их с собой, а ведь был уговор, что она подбросит их сама, завтра или послезавтра. Зря Отто так поступил.

С открытками явно что-то приключилось, через силу думает она. Но Отто ни в чем не признался, иначе бы они здесь не шарили и меня не расспрашивали. Они бы тогда…

Вслух она спрашивает:

– Почему вы не привезли Отто сюда? Я не знаю, что там за открытки. Зачем ему вообще писать открытки?

Она опять ложится в подушки, закрыв глаза и рот, с твердым намерением ничего больше не говорить.

Секунду-другую комиссар Эшерих задумчиво смотрит на нее. Она очень устала, сразу видно. Сейчас от нее ничего не добьешься. Он резко отворачивается, подзывает двух своих людей, приказывает:

– Переложите женщину на другую кровать, а эту хорошенько обыщите! Прошу вас, господин обергруппенфюрер!

Он хочет, чтобы начальник вышел из комнаты, не нужен ему еще один праллевский допрос. Весьма вероятно, в ближайшие дни эта женщина очень ему понадобится, и тогда у нее должны быть хоть какие-то силы и ясный рассудок. Вдобавок она, видимо, из тех редких людей, которым физическая угроза только прибавляет упрямства. Битьем из нее определенно ничего не вытянешь.

Обергруппенфюрер неохотно уходит. Очень ему хотелось показать старой шлюхе, чтó он о ней думает. Выместить на ней всю злость из-за этой окаянной истории с Домовым. Но в комнате двое сыскарей… к тому же нынче вечером старая грымза уже будет в бункере на Принц-Альбрехтштрассе, а там он сможет делать что угодно.

– Вы ведь арестуете старуху, Эшерих? – спросил он в гостиной.

– Конечно, – ответил комиссар, рассеянно глядя на своих людей, которые с педантичной обстоятельностью разворачивали и снова складывали постельное белье, протыкали длинными спицами диванные подушки, простукивали стены. Потом добавил: – Но я должен проследить, чтобы она была в состоянии выдержать допрос. При нынешней высокой температуре до нее все доходит только наполовину. Она должна сперва уразуметь, что ее жизнь под угрозой. Вот тогда она испугается…

– Уж я ее пугану! – рявкнул обергруппенфюрер.

– Не таким манером… во всяком случае, сперва надо, чтобы спала температура, – сказал Эшерих и тотчас перебил себя: – Что это там такое?

Один из его людей просматривал немногочисленные книги, рядком стоявшие на небольшой полочке. Он как раз встряхнул одну, и на пол выпало что-то белое.

Комиссар оказался шустрее всех. Поднял бумажку.

– Открытка! – воскликнул он. – Начатая и недописанная открытка! – И он прочитал: – «Фюрер, приказывай – мы исполним! Да-да, исполним, мы превратились в стадо баранов, которых фюрер может погнать на любую бойню! Мы перестали думать…»

Он опустил открытку, огляделся по сторонам.

Все смотрели на него.

– Вот она, улика! – чуть ли не с гордостью произнес комиссар Эшерих. – Преступник найден. Безупречно изобличен, это вам не признание, полученное под нажимом, нет, чистая криминалистическая улика. Не зря мы так долго ждали!

Он еще раз огляделся по сторонам. Блеклые глаза сверкали. Настал час его триумфа, час, которого он так долго ждал. На секунду ему вспомнился длинный, очень длинный пройденный путь. От первой открытки, воспринятой с безразличной улыбкой, до вот этой, которую держал в руке сейчас. Вспомнился растущий поток открыток, все большее число красных флажков, вспомнился хлюпик Энно Клуге.

Снова он стоял рядом с ним в камере участка, снова сидел с ним у темных вод Шлахтензее. Потом грянул выстрел, и он было решил, что навсегда ослеп. Видел он и себя, двое эсэсовцев спускали его с лестницы, окровавленного, уничтоженного, а мелкий карманник елозил на коленках, призывая Пресвятую Деву Марию. Промелькнул в его мыслях и советник уголовной полиции Цотт – бедняга, его «трамвайная» теория тоже оказалась ошибочной.

Да, то был звездный час комиссара Эшериха. Да, не напрасно он был так терпелив и так много вынес. Ведь он поймал своего Домового – поначалу он называл его так в шутку, но тот оказался самым настоящим злокозненным Домовым, ведь едва не уничтожил всю карьеру и жизнь Эшериха. Но теперь он схвачен, охота закончена, игра сыграна.

Словно очнувшись от сна, комиссар Эшерих распорядился:

– Женщину увезти на санитарной машине. Под конвоем двух сотрудников. Вы за нее отвечаете, Кеммель, никаких допросов, вообще никаких разговоров. И немедля врача. Через три дня температуры быть не должно, так ему и скажите, Кеммель!

– Слушаюсь, господин комиссар!

– Остальным привести квартиру в порядок, в безупречный порядок. В какой книге лежала открытка? В «Руководстве для радиолюбителей»? Отлично! Вреде, положите открытку туда, как было. Чтобы через час все было в полном порядке, я приеду сюда с арестованным. К тому времени вас здесь быть не должно. Никаких часовых! Понятно?