Читать книгу - "Один в Берлине - Ганс Фаллада"

В тот понедельник, который станет для Квангелей роковым, в тот понедельник, через два месяца после того, как Эшерих вернулся на работу, в тот понедельник, когда Эмиля Баркхаузена приговорили к двум годам тюрьмы, а крысеныша Клебса – к одному году, в тот понедельник, когда Бальдур Персике наконец приехал из своей «наполы» в Берлин и навестил отца в лечебнице для алкоголиков, в тот понедельник, когда Трудель Хергезель на вокзале в Эркнере упала с лестницы и в результате у нее случился выкидыш, в тот судьбоносный понедельник Анна Квангель лежала в постели с тяжелым гриппом. Врач уже ушел, рядом с нею сидел Отто Квангель. Они спорили, разносить ему сегодня открытки или нет.

– Ты этим больше не занимаешься, Отто, мы же договорились! Открытки подождут до завтра или до послезавтра, когда я опять буду на ногах!

– Я хочу унести их из дома, Анна!

– Тогда пойду я! – Анна села в постели.

– Нет, лежи! – Он уложил ее на подушки. – Анна, не делай глупостей. Я подложил две сотни открыток…

В этот миг раздался звонок.

Оба испуганно вздрогнули, как пойманные с поличным воришки. Квангель тут же спрятал обе открытки, которые до сих пор лежали на одеяле.

– Кто это может быть? – встревоженно спросила Анна.

– В такое время? В одиннадцать утра?

– Может, у Хефке что стряслось? – недоумевала она. – Или доктор вернулся?

Новый звонок.

– Пойду гляну, – пробормотал он.

– Нет, не ходи, – попросила она. – Сиди здесь. Если бы мы ушли разносить открытки, он бы тоже звонил понапрасну!

– Я только гляну, Анна!

– Нет, Отто, не открывай! Прошу тебя! У меня предчувствие: если ты откроешь, то впустишь беду!

– Я тихонько, а потом сразу к тебе.

Он ушел.

Она лежала в сердитом нетерпении. Ну почему он никогда не уступает, никогда не может выполнить ее просьбу! Он поступил неправильно; за дверью караулит беда, а он не чует ее, когда она вправду совсем рядом. А теперь вот даже слово свое не держит! Она услышала, как он открывает дверь и говорит с каким-то мужчиной. Хотя твердо обещал сперва сказать ей.

– Ну, что там? Говори, Отто! Ты же видишь, я умираю от нетерпения! Что это за человек? Он ведь не ушел!

– Зря ты волнуешься, Анна. Просто посыльный с фабрики. С мастером утренней смены произошел несчастный случай, мне надо срочно его подменить.

Слегка успокоенная, она опять откидывается на подушки.

– Пойдешь?

– Конечно!

– Ты еще не обедал!

– Ничего, перехвачу что-нибудь в столовой!

– По крайней мере, возьми с собой хлебца!

– Да-да, Анна, не беспокойся. Нехорошо, конечно, что придется надолго оставить тебя одну.

– В час ты бы все равно ушел.

– Заодно и свою смену отработаю.

– Этот человек ждет?

– Да, мы вместе поедем на фабрику.

– Возвращайся скорее, Отто. И поезжай нынче на трамвае!

– Само собой, Анна. Поправляйся!

Он уже шел к двери, когда она окликнула:

– Отто, поцелуй меня, пожалуйста!

Квангель вернулся, слегка удивленный, слегка смущенный этой непривычной потребностью в ласке. Прижался губами к ее губам.

Она крепко притянула к себе его голову и от души поцеловала.

– Я такая глупая, Отто. Мне все еще страшно. Наверно, температура виновата. А теперь ступай!

Так они расстались. На свободе им встретиться уже не доведется. Об открытках у него в кармане оба в спешке позабыли.

Но старый сменный мастер сразу же вспоминает про них, когда вместе со спутником сидит в трамвае. Сует руку в карман – вот они! Он недоволен собой, ведь должен был о них подумать! Лучше бы оставил открытки дома или прямо сейчас сошел с трамвая и где-нибудь их подбросил. Но не может придумать причину, которую его спутник сочтет уважительной. И, хочешь не хочешь, идет с открытками на фабрику, чего никогда не делал, никогда себе не позволял, однако теперь деваться было некуда.

Он стоит в уборной. Держит открытки в руках, хочет порвать и спустить в унитаз, но тут его взгляд падает на написанное, стоившее стольких часов труда: слова кажутся ему сильными, впечатляющими. Жаль уничтожать такое оружие. Бережливость, «окаянная скаредность» мешают ему их уничтожить, но еще и уважение к труду, все, что создано трудом, священно. Грех уничтожать почем зря.

Но в куртке, которую он носит и в цеху, открытки оставлять нельзя. И он кладет их в портфель, где лежат хлеб и термос с кофе. Отто Квангель прекрасно знает, что боковой шов на портфеле распоролся, давно пора зашить. Но у шорника работы выше головы, он только буркнул, что ремонт займет по меньшей мере две недели. Столь долгий срок без портфеля Квангелю не по душе, да и из портфеля ничего пока не выпадало. И он беспечно сует открытки в портфель.

Идет по цеху к одежным шкафчикам, не спеша, уже поглядывая по сторонам. Смена чужая, знакомых лиц почти нет, изредка он кивает. Раз даже мимоходом кому-то помогает. Люди глядят на него с любопытством, многие его знают: ну да, это же старик Квангель, чудной мужик, но его смена никогда на него не жалуется, он справедливый, что правда, то правда. Да бросьте вы, сущий живодер, все жилы из людей вытягивает. Нет же, его смена никогда на него шары не катит. Выглядит он чудно, голова как на шарнирах, и кивает так потешно. Тише, он возвращается, а болтовни он на дух не выносит, взглядом любого болтуна в порошок сотрет.

Отто Квангель поставил портфель в шкафчик, ключи убрал в карман. Ладно, еще одиннадцать часов, а потом открытки исчезнут с фабрики, пускай хоть глубокой ночью, но он от них избавится, нельзя опять тащить их домой. От Анны только и жди: встанет и пойдет разносить открытки.

С этой новой сменой Квангель не может занять привычный наблюдательный пункт посреди цеха – ишь как языки-то чешут! Он ходит от одной группки к другой, здесь пока не все знают, что значат его молчание и пристальный взгляд; иные наглецы даже пытаются втянуть мастера в разговор. Так продолжается некоторое время, но в конце концов работа входит в привычный ему ритм, и все умолкают, уразумев, что здесь полагается только работать.

Квангель как раз собирается на свой пост, как вдруг замирает. Глаза у него расширяются, по телу пробегает дрожь: на полу перед ним, на усыпанном опилками и стружкой полу цеха лежит одна из его двух открыток.