Читать книгу - "Нити судьбы - Мария Дуэньяс"

— Конечно, — ответила я. Как можно забыть стоявшие под пальмами стулья из кованого железа, запах жареного мяса на шпажках и чая с мятой, неторопливый поток проплывавших мимо джеллабов и европейских костюмов.

На лице Бейгбедера — впервые за все время нашего разговора — появилась легкая улыбка, рожденная ностальгическими воспоминаниями. Он снова закурил и откинулся на спинку дивана. Мы разговаривали практически в темноте, зал освещала одна горевшая в углу лампа. Я по-прежнему была в халате, так и не переодевшись: мне не хотелось оставлять Бейгбедера одного, пока он окончательно не успокоится.

— Однажды Франко перестал появляться по вечерам в кафе. Мы начали строить догадки по поводу его отсутствия, пришли к заключению, что он завел любовную интрижку, и решили все выяснить — да, вот такими глупостями развлекались молодые офицеры, когда появлялось слишком много свободного времени. Мы бросили жребий, и следить за ним выпало мне. На следующий же день его тайна была раскрыта. Когда Франко вышел из крепости, я последовал за ним до медины и увидел, как он вошел в один из арабских домов. Хотя в это трудно поверить, я решил сначала, что у него роман с марокканкой. Я проник в дом — не помню уже, под каким предлогом. И что, вы думаете, там увидел? Наш герой, как оказалось, брал уроки арабского! Потому что великий генерал, спаситель родины, славный и непобедимый каудильо Испании, не говорит по-арабски, несмотря на все его старания. Он не понимает марокканский народ, и ему наплевать на этих людей. А для меня они все как братья, я говорю с ними на одном языке — и на арабском, и на тарифите, наречии рифских племен. Это очень задевало самолюбие самого молодого майора Испании — гордости африканской армии. И то, что именно я стал свидетелем его попыток преодолеть сей барьер, уязвило его еще больше. Вот такая история.

Бейгбедер произнес несколько фраз по-арабски, словно желая продемонстрировать свое знание языка. Как будто мне не было давным-давно известно, что он владеет им в совершенстве. Он снова допил коньяк, и я в третий раз наполнила бокал.

— Знаете, что сказал Франко, когда Серрано предложил ему мою кандидатуру на пост министра? «Назначить Хуанито Бейгбедера министром иностранных дел? Да он же настоящий сумасшедший!» Уж не знаю, почему он решил записать меня в безумцы, — возможно, потому, что сам очень холодный человек и любые эмоциональные порывы кажутся ему признаком помешательства. Я сумасшедший — надо же такое придумать!

Бейгбедер вновь пригубил коньяк. Он говорил, почти не обращая на меня внимания и выплескивая потоки горечи в непрекращающемся монологе. Он говорил, то и дело отпивая коньяк и затягиваясь сигаретой, неистово и без остановки, а я молча слушала, по-прежнему не понимая, зачем он мне все это рассказывает. Прежде мне почти не доводилось общаться с Бейгбедером с глазу на глаз, а если мы и оставались иногда вдвоем, то перекидывались лишь незначительными фразами; практически все сведения о нем я почерпнула исключительно из рассказов Розалинды. Однако в этот переломный момент его жизни и карьеры он, по неизвестной причине, решил довериться именно мне.

— Франко и Серрано говорят, что мной овладело безумие и я попал под губительное влияние женщины. Черт возьми, что за идиотизм! Уж кто-кто, а куньядисимо меньше всего имеет право учить меня морали: имея законную супругу и семерых детей, он проводит время в постели маркизы и возит ее в кабриолете на бой быков. А ведь они собираются включить статью о супружеской измене в Уголовный кодекс — ну не смешно ли? Да, я люблю женщин, это естественно, и не вижу здесь ничего предосудительного. Мы с женой уже давно не живем вместе, и я никому не обязан отчитываться, с кем провожу ночь и встречаю утро. Да, у меня были романы, много романов, говоря откровенно. Ну и что с того? Разве я один такой в армии и правительстве? Нет. Я не исключение, но на меня решили навесить ярлык женолюба, околдованного чарами англичанки. Какой бред! Им нужна моя голова, чтобы доказать свою верность немцам, и они ее получили — почти как голову Иоанна Крестителя на блюде. И для этого вовсе не обязательно смешивать меня с грязью.

— Что они вам сделали? — спросила я.

— Распространили обо мне клевету: представили распущенным бабником, способным продать свою страну из-за любовницы. Распустили слухи, будто я целиком попал под влияние Розалинды и она заставила меня предать родину, что Хоар меня подкупил и я получаю деньги от евреев из Тетуана за антигерманскую линию. За мной вели слежку и днем, и ночью, и я уже начал бояться за свою безопасность — уверяю вас, это вовсе фантазии. И все это только из-за того, что на своем посту я пытался действовать благоразумно и отстаивал соответствующие идеи: я говорил, что мы не можем разрывать отношения с британцами и американцами, поскольку нам жизненно необходимы поставки зерна и нефти, чтобы наша опустошенная страна не умерла с голоду. Я настаивал на запрете для немцев вмешиваться в наши внутренние дела — нельзя идти у них на поводу с их интервенционистскими замыслами и не стоит ввязываться в войну, даже если благодаря ей, как считают, мы построим колониальную империю. Думаете, мое мнение удостоили хоть каплей внимания? Ничуть. Ко мне не только не захотели прислушаться, но и объявили умалишенным — только из-за моего убеждения, что мы не должны слепо служить интересам страны, чья армия победоносно шествует сейчас по Европе. Знаете, какую гениальную фразу придумал и постоянно повторяет в последнее время наш несравненный Серрано? «Война — с хлебом или без хлеба!» Как вам это нравится? И при этом сумасшедшим называют меня! Мое упрямство стоило мне должности; кто знает, может, будет стоить еще и жизни. Я остался один, Сира, совсем один. Пост министра, военная карьера, мои личные отношения — все, абсолютно все оказалось втоптано в грязь. Сейчас меня отправляют в Ронду под домашний арест — не исключено, что впереди военный трибунал, а то и казнь в одно прекрасное утро.

Бейгбедер снял очки и потер глаза. Он казался очень уставшим. Измученным. Постаревшим.

— У меня уже не осталось сил, — тихо произнес он и глубоко вздохнул. — Если бы только все можно было вернуть назад и никогда не покидать мое любимое Марокко. Я отдал бы что угодно, чтобы этот кошмар никогда не начинался. Только с Розалиндой я мог бы найти утешение, но она сейчас далеко. Именно поэтому я пришел к вам с просьбой передать ей известия от меня.

— Где она сейчас?

Я уже несколько недель задавала себе этот вопрос, не зная, кто мог бы мне на него ответить.

— В Лиссабоне. Она вынуждена была срочно уехать.

— Почему? — встревожилась я.

— Нам стало известно, что за ней охотится гестапо, и ей пришлось покинуть Испанию.

— А вы как министр ничего не могли сделать?

— Я — против гестапо? Нет, ни я, ни кто-либо другой, дорогая. Мои отношения с немцами были очень напряженными в последнее время: немецкий посол и другие дипломаты в курсе, что я отрицательно относился к возможному вступлению нашей страны в войну и слишком тесным связям с Германией. Хотя, наверное, даже при хороших отношениях с ними я бы ничего не смог сделать, поскольку гестапо работает самостоятельно, независимо от официальных учреждений. До нас дошла информация, что Розалинда попала в их списки, и в тот же вечер она, наскоро собрав вещи, улетела в Португалию, все остальное мы отправили ей позже. Бен Уайат, военно-морской атташе США, единственный сопровождал нас в аэропорт, он наш хороший друг. Никто больше не знает, где находится Розалинда. Или по крайней мере не должен этого знать. Однако сейчас я хочу посвятить в это дело вас. Простите, что явился к вам в дом в такое время и в таком состоянии, но завтра меня отвезут в Ронду, и я не знаю, сколько времени не смогу связаться с Розалиндой.