Читать книгу - "Принц Модильяни - Анджело Лонгони"

Между нами возникла странная форма стабильности: мы идем параллельными курсами, на одинаковом расстоянии, наблюдая друг за другом, чтобы иногда, когда настает момент для нашей встречи, сойти с этого курса и пересечь наши траектории. Обычно в такие моменты мы оба готовы заняться любовью. Наше эротическое влечение – бурно, это алхимическая формула, мощная, но прерывающаяся.

Мы только что занимались любовью и теперь потягиваем вино в постели.

– В общем, я поняла, ты все еще наслаждаешься своим несчастьем, – говорит Кики своим обычным, шутливым и провокационным, тоном. – Как бы мне хотелось нечаянно подслушать ваш разговор с поэтессой! Знаешь, я его себе представляю. Утонченный разговор настоящих аристократов. Русская поэтесса и итальянский принц.

Кики начинает разыгрывать роль, воссоздавая наше с Анной прощание, о котором я ей только что рассказал. Она пытается воспроизвести карикатурный русский акцент, которого у Анны нет:

– Я буду писать ты и всегда буду помнить ты в моих стихах. Ты забыть меня. Возможно, это ты забыть меня. Прощай. Я вернуться, клянусь, а ты ждать меня, если захочешь.

Она смеется, отпивает вина и продолжает:

– Расстаться так изысканно, не используя силу фразы «иди к черту», – вот что означает хорошее воспитание.

– Иди к черту, Кики.

– Сказать это мне – не то же самое. Я не русская поэтесса.

– Кики, ты лучше любой поэтессы. Потому что ты меня смешишь.

– О тебе я не могу сказать того же. Если я на тебя посмотрю, мне совсем не смешно. У тебя похоронный вид. Вчера, когда я тебя увидела, ты был грязным, как шахтер. Могу я узнать, что ты затеял?

– Угадай.

– Подрался с кем-то?

– Нет. Я всю ночь ваял…

– Боже мой, нет… опять?

– Мне нужен был мрамор, но я не мог его ни купить, ни перевезти…Я нашел прекрасный камень на строительной площадке и всю ночь вырезал лицо женщины.

– Анны Ахматовой?

– Но когда утром пришли рабочие, они взяли мою скульптуру, поместили в яму и засыпали землей. Она им была нужна для фундамента. Я упрашивал их подарить мне ее, но все бесполезно. Они лишь смеялись.

– Боже мой, человечество потеряло великое произведение искусства! Знаешь, для рабочих камень – это просто камень, а искусство – изобретение пресыщенных богатеев, чтобы сбежать от тяжестей жизни.

– Проблема в том, что ко мне это правило не относится, я не пресыщенный богатей, я…

Я прерываюсь, она смотрит на меня и взглядом побуждает продолжать.

– Ты? Кто ты? Скажи.

– Не знаю.

– Амедео, конечно, знаешь.

– Я не хочу это говорить.

– Давай я скажу? Неудачник?

Она смеется.

– Когда ты перестанешь жаловаться? Твоя творческая обособленность зависит только от тебя. И ты это знаешь.

Кики замечает, что мой бокал пуст, и наливает мне еще вина.

– Напиши что-то в стиле кубизма, наполни себе желудок.

В качестве ответа я залпом выпиваю вино.

– Моди, ты должен что-то сделать, изменить.

– Что?

– Все. Меняй, меняй, меняй. Я не могу тебя видеть таким грустным. Куда делся принц из… как называется твой город?

– Ливорно.

– Куда делся принц из Ливорно?

– Он никогда не существовал.

– Ты должен перестать думать о камнях.

Я улыбаюсь и глажу ее по волосам.

– Скульптуры – это камни, большие, но все же камни. Они тяжелые и холодные. Твои картины, напротив, могут быть теплыми; или печальными – но они все равно наполнены жизнью. Как твои дела с Шероном?

– Кики, Шерон зарабатывает на ставках. Он ставит деньги на лошадиные скачки и азартные игры. Это все законно, но скажи мне: какое это имеет отношение к искусству?

Кики не знает, что ответить.

– Бранкузи организовал нам встречу, и знаешь, где мне ее назначил Шерон? На ипподроме. Понимаешь? Одна лошадь была особенно важна для него, он не мог пропустить ее тренировку. Лошадь была очень быстрой, и Шерон предложил мне сделать ставку на время, за которое она проскачет полный круг. Я принял предложение, чтобы не показаться невежливым. Пока лошадь скакала, Шерон объяснил мне, что живопись для него – лишь форма инвестиций: он покупает картину, и через некоторое время ее стоимость увеличивается. Это просто ставка, как на лошадей, – вот и все. Искусство ему не интересно.

– Он платит тебе?

– Двадцать франков и бутылку вина за картину.

– За картину? А скульптуры не берет?

– Нет. Поль Александр тоже хочет, чтобы я писал.

– Поль Александр желает тебе добра и знает, что для тебя лучше. Они хотят картины? Так пиши, Моди. Ты не предназначен для скульптуры.

– Анна говорила то же самое.

– Анна Ахматова, великая поэтесса великой матушки России?

Она опять говорит с карикатурным русским акцентом:

– Ты слушать великую поэтессу, но и подругу твою Кики тоже, которая говорит то же самое. Все говорят одно и то же. А ты упрям как осел.

Я от души смеюсь и осознаю, что сегодня, благодаря Кики, я впервые за долгое время могу веселиться.

– Пиши! Когда у тебя будут деньги в кармане, ты будешь чувствовать себя великим художником.

Я показываю Кики на пустой бокал, она тут же его наполняет – и продолжает разыгрывать роль, обнаженная и полупьяная:

– Дамы и господа, посмотрите, как изменился Модильяни за короткое время: от принца до падали. Он отказался от мамочкиных денег, чтобы лучше понять, что такое богемная жизнь.

Вдруг она внезапно становится серьезной.

– Но бедность не поможет тебе обрести искусство. Я не должна была рассказывать тебе весь этот вздор о представителях богемы.

– Ты права, Кики, давай забудем этот вздор, пойдем поужинаем, я угощаю…

Она прерывает меня твердым голосом:

– Нет. Ты не можешь, у тебя нет денег. Почему ты всегда всех хочешь угостить? Сейчас уже не те времена. Никто не понимает этой щедрости, и, самое главное, никто тебя больше не кормит в долг. Давай поужинаем дома, я приготовлю.

Ее строгий тон печалит меня.

– Ты все время общаешься не с теми людьми: Утрилло, Сутиным… Тебе нравятся безнадежные.

– Нет. Ты ошибаешься. Это я нравлюсь им, потому что на моем фоне они выглядят не такими безнадежными.

Внезапно у меня начинается сильный кашель, который вынуждает меня подняться с кровати. Я кашляю и передвигаюсь по комнате в поисках опоры.