Читать книгу - "Жизнь прекрасна, братец мой - Назым Хикмет"

Вошла Аннушка. Я низко склонился над «Правдой», но краем глаза слежу за ней. Она увидела меня. Хотела подойти, но передумала. Наверное, она села позади меня, за стол поближе к двери.

«Правда» пишет: «Мы должны очистить Сибирь от японцев!», «Мы должны ни в чем не уступать международному капиталу!», «Мы должны найти общий деловой язык с Америкой!», «Нужно обеспечить равновесие бюджета! Нужно предотвратить простой фабрик!» Я нашел статью, которую просил Петросян: «Вопросы нашей сельскохозяйственной политики». 21 декабря 1922 года. Я встал. Аннушка, как я и предполагал, сидит у меня за спиной, за столом у двери.

— Выйдем ненадолго.

Я вышел в коридор. Она пришла.

— Что вы хотите?

— Вы вчера ночью гуляли по Москве-реке с Си-я-у?

— А вам-то что?

— Он любит тебя как сумасшедший…

Она не ответила. Ее голубые глаза потемнели.

— Ты тоже любишь Си-я-у…

— Почему бы мне его не любить? Что вы от меня хотите? Зачем вы меня позвали?

— Что ты сейчас читала?

Она улыбнулась. Только на правой щеке у нее появилась маленькая ямочка, только на правой щеке.

— Есенина… Еще вопросы есть?

— Нет.

* * *

— Нет, Измаил, все совсем не так. Девушка вовсе не заносилась передо мной. Я тогда подумал о чем угодно, но о том, что она просто ломается, — совершенно не подумал; если бы она хоть чуть-чуть ломалась, я понял бы. Сразу бы понял. К тому же с чего ей было дурить меня? Все университетские парни вьются вокруг нее. Но только Си-я-у она позволяет обращаться к себе на «ты». А с другими шутит, улыбается, танцует, может прогуляться, но не более. Пойти дальше никому не приходит в голову… Впрочем, может быть, и приходит, но все стесняются друг друга, боятся, каждый думает: «А вдруг остальные догадаются, что у меня на уме, и я опозорюсь?» Ведь такие мысли — как опиумный дурман. Пока не покуришь — не узнаешь, что это. Но если покурить — одуреешь, потом очнешься, а окружающие поднимут тебя на смех.

Тем вечером китайцы праздновали годовщину какого-то славного события из истории их революционного движения. Си-я-у провел Ахмеда в театральный зал университетского клуба до начала. Сцена была украшена гирляндами цветов.

— Где вы набрали столько цветов в такой мороз?

Цветы были бумажными. Си-я-у вложил в ладошку Ахмеду листик от бумажной чайной розы: на листке красная божья коровка с белыми пятнышками. Тоже из бумаги.

— Кто разглядит эту божью коровку, Си-я-у?

— Внимательный. К тому же нам хотелось доказать самим себе, какие мы искусные.

На красных полотнищах, свисающих со стен, надписи по-китайски. Я умею писать иероглиф с моим именем.

Студенты и гости, шумя и толкаясь, вошли в зал. Больше всех в глаза бросаются не китайцы с японцами и даже не негры, а выходцы с Кавказа и из Средней Азии. Наверное, из-за внешнего вида и одежды. Они всегда ходят по городу прямо в своих национальных костюмах, с пистолетами и кинжалами. У среднеазиатов юноши красивее девушек. На сцене, над президиумом, портреты Маркса, Энгельса, Ленина и руководителей большевистской партии. Энгельс с Марксом — выше всех, их рамки тоже украшены цветами. Под аплодисменты мы выбрали почетными членами президиума приблизительно двадцать товарищей из числа лидеров мирового коммунистического движения.

Петросян предоставил слово Ли. Молодой человек, огромный, как гора. Речь Ли то и дело прерывают аплодисментами; глядя на китайцев, с небольшими интервалами аплодируют даже те, кто не знает китайского, то есть большинство. Я вижу земной шар, обмотанный цепями. Огромный рабочий, больше земного шара, по меньшей мере, раза в три, опускает на цепи свой кузнечный молот. Я слышу грохочущий звон ржавых, тяжелых колец, которые, оторвавшись друг от друга, разлетаются по воздуху. Впереди я увидел Аннушку. Она сидит между индийским студентом и пожилым англичанином, работающим в Коминтерне. Речь Ли перевели на русский. Я верю всему, что говорит Ли. Я вижу Капитал. Это огромный паук со свиным рылом среди паутины, вытканной из дыма фабрик. Свои толстые пальцы, унизанные бриллиантовыми кольцами, он запустил в груду золотых монет перед собой. Аннушка обернулась, наши взгляды встретились. Она улыбнулась краешком своих полных губ. Уши у Аннушки выглядят моложе ее самой, будто хозяйке нет еще и четырнадцати. На сцене украинская девушка говорит что-то по-украински. Аннушка левой рукой взъерошила волосы на затылке. Я узнал имя украинской девушки: Лена. Фамилия — Юрченко. Шатенка Юрченко. Во время разговора у нее ямочки появляются на обеих щеках, а не как у Аннушки, у которой ямочка появляется только на правой щеке. Что-то в ней напоминает мне наших стамбульских девушек. Впервые вижу такие стройные ноги. Я понимаю, о чем говорит украинка. На стене кто-то вывел: «III Интернационал». Внизу на стене нарисован Капиталист, в страхе упал ничком, цилиндр слетел, животом по земле… Мы спели хором «Интернационал», каждый на своем языке, только слово «интернационал» каждый произносил одинаково, одновременно, и лишь китайцы — по-китайски.

В фойе я спросил у Аннушки:

— Ты останешься на концерт?

— Нет. Я ухожу.

— Можно, я провожу тебя до дома?

Вечер был темным. Даже белизна снега не делала его светлее. На улице не холодно, мы идем по бульварам в сторону Москвы-реки. Аннушка сказала:

— Моего отца убили у меня на глазах.

— Его Колчак расстрелял, я слышал?

— Постучались к нам в дверь. Мать открыла. Они вошли в комнату к отцу. Я тоже была там. Два офицера. Один из них, светловолосый, с огромными голубыми глазами, вытащил револьвер и выстрелил отцу в голову. Три раза…

Я не стал спрашивать: «А что с вами сделали потом, как вы смогли добраться сюда из Сибири? Где твоя мать умерла от тифа?»

— А я рисую, я — художник…

— Я знаю. Я видела. У вас в комнате…

— Ты была у нас в комнате?

— Да. Одна из ваших картин мне понравилась, одна — очень… две — так себе, но большинство не понравились совершенно …

Почему Си-я-у скрыл от меня, что Аннушка приходила? Когда она могла прийти? Чем они занимались? Мне показалось, сердце выпрыгнет сейчас из груди. А потом я ужасно застыдился того, о чем подумал. Но уж этот Си-я-у, ну ходок…

— Почему вы молчите?

— Си-я-у делает статуэтку с твоим лицом, из слоновой кости, верно?

— Я не знала… Я просила его сделать мне кошечку. Обожаю кошек. Но он все никак не может справиться. Кошек он делать не умеет.

— Принеси мне свою кошку, я ее сделаю из масляной краски…

— У меня нет кошки.

— Ну тогда просто нарисую. Огромного ангорского кота…

Мы вошли в сквер у храма Христа Спасителя, выходившего к Москве-реке. Аннушка сказала: