Читать книгу - "Принеси мне их сердца - Сара Вулф"

Мы с И’шеннрией обсудили, что она будет делать после того, как я заберу сердце принца во время охоты. Пробежались по всем деталям, обсудили, как она сбежит в леса, где ведьмы обещали ей убежище. Реджиналл, Мэйв, Фишер, мальчик-конюх Перриот – все едут с ней. Как только я нападу на Люсьена, они станут предателями своего народа.

А я – предателем принца. Фионы и Малахита. А еще лгуньей и чудовищем. Чудовищем, породившим другое чудовище, и все ради собственной свободы.

– Карета подана, леди И’шеннрия! – зовет Реджиналл. Я подавляю сжимающий горло страх и улыбаюсь И’шеннрии.

– Пора.

Она кивает и помогает мне залезть в карету.

– Будь осторожна, Зера. За городом я мало чем смогу тебе помочь.

– Отдыхайте, тетушка. – В последний раз пытаюсь поддразнить ее я. – Вы уже достаточно для меня сделали. Теперь моя очередь отплатить вам за все.

Она в последний раз напутствует Фишера доставить меня на место в целости и сохранности, и лошади трогаются. И’шеннрия машет мне на прощание, стоя на лестнице, до тех пор, пока не превращается в ярко-зеленое пятнышко на горизонте. Глядя, как ее фигурка и особняк становятся все меньше и меньше, я начинаю скучать по ней, по дому, которым она так рисковала, чтобы помочь мне.

Рана на предплечье почти зарубцевалась, хотя все еще болит. Синяк после прыжка из окна ванной на дерево пульсирует в районе ребер. Не слишком приятно, но я понимаю, что именно так себя и чувствуют люди – заживающие раны причиняют боль. Просто теперь я отдыхаю в прохладной тени человеческого бытия после стольких лет на палящем солнце.

На лужайке перед дворцом тренируются стражники, мечи, которыми они пронзают манекены, ярко сверкают. Отпускают ли они шуточки, что эти чучела – ведьмы? Или Бессердечные? Как сильно им хотелось бы убить меня или таких как я? В мгновение ока манекены обретают плоть и кровь – у одного из них лицо Ноктюрны. Другой становится Кравом, его маленькое тельце сломано и обездвижено, третий – Пелигли, в царапинах и ушибах. Последний манекен обретает облик истекающей кровью И’шеннрии.

Я не позволю этому случиться. На кону не только мое сердце. Я забыла об этом, поглощенная эгоистичным желанием обрести личную свободу.

Обрести Люсьена. Обрести счастье.

Манекен с лицом И’шеннрии повторяет ее голосом:

«Бессердечная будет гореть лишь одним – своим собственным сердцем. А тех, кто горит, не так легко ослепить».

Я хочу стать человеком. Но каким человеком я стану, если рядом не будет любимых? Каким человеком я стану, если придется стольких предать? Я хватаюсь за медальон и тихо говорю, глядя на пол кареты.

– Что, если все это время я была ослеплена своим горением, тетушка?

* * *

За пределами города красота лугов немного подлечивает мои раны. Мы направляемся в противоположном направлении от Костяной дороги – на восток, а не на запад. Фермеры ухаживают за садами, в которых полно кислой вишни и розовых слив и круглые, похожие на луковки, сахарные листья свисают с веток. Волны невидимых цикад в траве рокочут и перекликаются друг с другом. Я высовываюсь из окошка и подставляю лицо ветру, мечтая, чтобы он развеял мои темные мысли. Мы проезжаем так близко к ферме, что одна малышка, помогающая собирать урожай с проволочной изгороди, протягивает мне сахарный лист.

Съешь ее. Перережь ей глотку, пусть истечет кровью, – требует голод.

Прежде чем я успеваю поблагодарить девочку, она уходит дальше в поля, оставляя мне фрукт, в который я тут же впиваюсь зубами. Не для того, чтобы утолить голод, но для успокоения нервов, даже если спустя несколько минут мне придется смахивать кровавые слезы. Я смотрю, как мимо проплывают земли: маленькие деревушки и дозорные пункты, полные пыли и собак, побелевшие руины селений, разрушенных во время войны и брошенных. Вдоль дороги братские могилы, отмеченные заросшими мхом памятниками в виде глаза Кавара. Шрамов Пасмурной войны здесь осталось так много.

Странно об этом думать, но все, что расстилается перед моими глазами, однажды будет принадлежать Люсьену. Как же далеки ветрисианские аристократы и королевский двор от земли, от садов, лугов и деревьев. Их не будет волновать, если урожай испортят жуки, если ямы на дорогах станут глубокими и опасными. Существование людей Каваноса разительно отличается от ароматных банкетов знати. Единственная картофелина для этих людей равна жизни или смерти. Я это сказала, и я верна своему мнению. Мне просто любопытно, знает ли кто-то из облеченных властью в Каваносе, что это означает. Эрцгерцог Гавик уж точно нет, король Среф определенно не имеет ни малейшего понятия. Люсьен пытается. Боги знают, как он пытается. Но даже страдания горожан столичного Ветриса весьма далеки от тяжелой жизни сельских жителей.

Люсьен. Я стараюсь не думать о нем, но бесполезно – каждый раз, закрывая глаза, я вижу, как он улыбается мне на Параде Зеленалия во время танца.

Он наш, НАШ, больше ничей, мы съедим его, мы будем глодать его…

Безумный голод настолько ослабляет меня, что я почти не замечаю: мы сбавляем ход. Нам начинают чаще попадаться другие затянутые шелком кареты, нежели скромные деревянные повозки, вагончики фермеров и торговцев. Очевидно, охотничьи угодья уже близко. Я замечаю карету Прелести, но не Грации, а лорд Грат даже машет мне рукой, когда мы проезжаем мимо. Я ловлю себя на мысли, что ищу на дороге серебристую карету Фионы, и тут же упрекаю себя за это; время притворства закончилось. Лучше держаться от нее подальше.

– Мы на месте, мисс! – кричит Фишер. Я высовываю голову из окна – перед нами на ровной поляне на опушке темного соснового леса выстроились кругом яркие разноцветные палатки. Самый большой шатер из дорогого золотистого льна, без сомнения, принадлежит принцу Люсьену. Остальные скромнее, но все равно сделаны из роскошных тканей. Ну конечно, дворяне притащат лучшую материю даже в дикую глухомань. Слуги, в цветах и гербах своих хозяев, выполняют в лагере всю реальную работу: чистят лошадиные стойла, точат мечи, готовят еду на открытом огне: в полевой кухне поднимается свежий хлеб, и сочатся жиром ножки ягненка, приправленные травами. Этот лагерь возвели не только что – на его кропотливую установку понадобилось время.

Фишер ставит карету в ряд с остальными, и когда я выбираюсь наружу, передо мной приседает в реверансе не кто иная, как Улла, Главный Королевский Распорядитель.